Александр Македонский. Трилогия
Шрифт:
Колонна двинулась дальше.
— Надо поговорить с отцом, — сказал Александр Гефестиону. — Пора отблагодарить нашего старика.
Гефестион кивнул. Он уже понял, что школьные времена для них кончились.
Подписав договоры, взяв заложников и разместив гарнизоны в опорных пунктах, Александр вернулся к отцу, всё ещё сидевшему под Перинфом. Царь должен был дождаться его прежде чем выступить против Византия: надо было знать, что всё в порядке.
За себя он оставлял Пармения, а поход на Византий собирался возглавить сам. Византий будет ещё покрепче Перинфа: город с трёх сторон защищён Пропонтидой и бухтой Золотой Рог, а со стороны
Они обсуждали поход вместе, всё над тем же сосновым столом. Филипп часто забывал, что разговаривает не со взрослым воином; пока мальчик не замирал, напрягшись, при какой-нибудь нечаянной грубости. Но теперь это случалось не так уж часто. Их отношения — трудные, настороженные, с постоянной готовностью к обиде — теперь согревала обоюдная тайная гордость тем, что другой его признал.
— Как смотрятся аргивяне? — спросил однажды Александр.
— Я их оставлю Пармению, он управится. Похоже, они собирались нам тут носы утереть, как это получается в южных городах с их необученными ополченцами. А наши о них не особо высокого мнения, и этого не скрывают. Солдаты они или кто? Им честно платят, отлично кормят, размещены они прекрасно — а им всё не так. На учениях вечно ворчат, им видишь ли сариссы не нравятся… Конечно не нравятся, раз до сих пор не научились с ними работать… А наши потешаются, глядя на них. Ну и ладно. Пусть остаются и воюют коротким копьём, здесь этого достаточно. Когда я со своими людьми уйду и они тут останутся хозяевами положения — настроение у них получше станет, соберутся. Их офицеры говорят…
Разговор происходил за обедом. Александр вытирал хлебом с тарелки стекавший с рыбы соус.
— Послушай-ка, — перебил он отца.
Снаружи доносился шум какой-то ссоры. И чем дальше, тем он становился громче.
— Гадес их побери! — проворчал царь. — Что там ещё?..
Теперь уже можно было разобрать ругань и оскорбительные выкрики, по-македонски и по-гречески.
— Когда люди не ладят, как у нас, такое начинается ни с чего. — Филипп отодвинул своё кресло и поднялся, вытирая пальцы о голое бедро. — Из-за бойцовых петухов, из-за мальчишки поссориться могут… Пармений наверно уже там?..
Шум нарастал. Слышно было, что народу с обеих сторон становится всё больше.
— Ничего не поделаешь, придётся самому их разгонять, — флегматично сказал Филипп и захромал к двери.
— Отец, слишком противно они шумят. Оружие взять не стоит?
— Ещё чего! Слишком много чести; и так разбегутся, едва меня увидят. Они только своих собственных офицеров признают, вот в чём беда.
— Я пойду с тобой. Если уж офицеры не могут их угомонить…
— Нет-нет, ты мне не нужен. Сиди, ешь спокойно, доедай свой обед. Симмий, пригляди, чтобы мой не остыл.
Он вышел как был, безоружный; если не считать меча, с которым никогда не расставался.
Александр поднялся и подошёл к двери, глядя ему вслед.
Между городом и лагерем осаждавших оставалось обширное свободное пространство, по которому тянулись узкие траншеи к осадным башням и возвышались укреплённые сторожевые посты. Где-то здесь и началась, наверно, ссора — между солдатами на дежурстве или при смене караула, — и ссору эту было видно отовсюду, так что враждебные группы пополнялись очень быстро. Собралось уже несколько сот человек; причём греков, стоявших поблизости, было гораздо больше чем македонцев. Над общим гвалтом отдельные голоса — наверно офицеры — выкрикивали взаимные обвинения, угрожали друг другу гневом царя… Филипп прошёл несколько шагов и остановился, оглядываясь. Увидел всадника, направлявшегося в сторону толпы, окликнул, — тот спешился, подсадил его на своего коня… Теперь, поднявшись на эту живую трибуну, он решительно, рысью, двинулся вперёд и закричал, требуя тишины.
Гневным его видели редко. Стало тихо; толпа расступилась, пропуская его в середину… А когда стала смыкаться за ним, Александр заметил, что конь беспокоен.
Телохранители, прислуживавшие за столом, теперь взволнованно переговаривались, почти шепотом. Александр глянул на них — похоже, они ждали распоряжений. В соседнем доме, где обитала вся их команда, из двери гроздью торчали головы.
— К оружию! Быстро! — крикнул он.
Филипп старался совладать с конём. Голос его, до сих пор полный силы, зазвучал злобно… Конь встал на дыбы, раздался рёв ругани и проклятий, наверно кому-то передним копытом попало… Вдруг конь дико вскрикнул, поднялся столбом — и рухнул, увлекая за собой упрямо державшегося царя. Они оба исчезли в мельтешащей, орущей воронке.
Александр подбежал к крючьям на стене, схватил щит и шлем — на кирасу не было времени, — и крикнул:
— Под ним коня убили! Пошли!
Он быстро обогнал всех остальных, но назад не оглядывался. Из казарм уже бежали македонцы, толпами. Важен был ближайший момент.
Сначала он просто расталкивал толпу, и она его пропускала. Здесь пока были просто зеваки, их легко мог убрать с дороги любой решительный человек.
— Дайте пройти! Пропустите к царю!..
Он слышал вопли умиравшего коня, слабеющие, переходящие в хриплый стон… Отца слышно не было.
— Назад! Расступись!.. Дайте пройти, дорогу дайте!.. Мне нужен царь!..
— А-а-а, ему па-апочка нужен!
Вот и первое оскорбление. Коренастый, мощный аргивянин; квадратные плечи, квадратная борода, ухмыляется…
— Гляньте-ка, малышок-петушок наш появился-а-а-а…
На последнем слове он поперхнулся, широко распахнув глаза и рот, захлебнулся рвотой… Александр ловким рывком высвободил меч — впереди расступились.
Он увидел, что конь ещё дёргается, на боку; отец лежит рядом, нога придавлена, неподвижен… А над ним стоит аргивянин с поднятым копьём; стоит в нерешительности, ждёт, чтобы кто-нибудь поддержал. Александр пронзил его с ходу.
Толпа колыхалась, бурлила; македонцы уже окружили её со всех сторон. Александр встал над отцом и крикнул, чтобы свои знали, где он:
— Царь здесь!
Аргивяне вокруг подзуживали друг друга ударить, — но никто не решался. А для любого, стоявшего позади, он был просто подарком.
— Это царь! Кто попытается его тронуть — убью на месте!..
Кое-кто испугался. Александр заметил одного, на кого остальные смотрели как на вожака — и уже не спускал с него глаз. Тот выпятил челюсть, промямлил что-то, но веки у него дрожали.
— Назад! Все назад!.. Вы что, с ума посходили? Думаете, убьёте его или меня — вы живыми отсюда уйдёте?!
Кто-то ответил, что выбирались из мест и похуже, — но с места ни один не двинулся.
— Наши люди повсюду вокруг, а гавань в руках неприятеля! Вам жить надоело, что ли?..
Какое-то предупреждение — дар Геракла — заставило его обернуться. Он едва заметил лицо человека поднявшего копьё, — только открытое горло. Меч пробил гортань; тот отшатнулся назад, зажимая окровавленной рукой свистящую рану… Александр резко повернулся назад, чтобы не подставлять спину надолго… Но, вместо враждебных лиц, увидел затылки царской стражи. Сомкнув щиты, они оттесняли аргивян. Словно пловец против волны, пробился Гефестион; встал рядом, прикрыв щитом его спину… Всё было кончено. А времени прошло столько, что едва хватило бы доесть уже начатую рыбу.