Александр Македонский. Трилогия
Шрифт:
Александр принял их традиционные дары — еду и вино — и позвал их на совет со своими старшими офицерами. Расположились на камнях, покрытых пятнами лишайника и мха.
Сами одетые, как и надо на границе, с грубой, но надёжной простотой, — в кожаных туниках с наклёпанными железными пластинками и в круглых, похожих на чашку, фракийских шлемах, — горцы не могли оторвать глаз от гладко выбритого юноши. Он хоть и превзошёл многих взрослых мужчин, явно предпочитал сохранить мальчишье лицо. А доспехи его сверкали южной роскошью: нагрудник подогнан соразмерно каждому мускулу и покрыт изысканным узором, отшлифованным так, что копью зацепиться негде. На шлеме высокий белый гребень — не для того чтобы придать ему роста, а чтобы люди видели
Двинулись быстро, чтобы захватить высоты над перевалами раньше неприятеля. Вышли к Гераклее; в плодородную долину, из-за которой немало крови пролилось. Линкестиды здесь были дома — не хуже аистов на крыше у себя, — перекидывались с людьми грубоватыми сельскими шутками, кланялись святилищам каких-то древних богов, неизвестных в других местах… А на Александра народ смотрел, как на сказочного героя, и его присутствие ставил своим вождям в заслугу.
Мимо виноградных террас с подпорными стенками из камня армия вышла на следующий хребет; и пошла вниз мимо озера Преспа — в чаше меж скалистых высот, — и дальше; пока не засиял под ними голубой улыбкой Ликнидис, чистый как небо, в густой кайме тополей и белых акаций. Красивое это озеро: уютные бухты, живописные скалистые мысы… Но дым сигнального костра поднимался с ближнего берега. Иллирийцы были уже в Македонии.
У небольшой крепости на перевале линкестиды радостно приветствовали своего вождя; но родичам — кто был в войске — если не было посторонних ушей, говорили: «Жизнь-то всего одна. Мы бы не стали здесь сидеть так близко от той орды, если б не знали, что сын колдуньи сюда идёт. Это правда, что она его родила от змея-демона? Правда, что его никакое оружие не берёт? Правда, что он в рубашке родился?..» Крестьяне, для которых поход на ближайший базар за день пути был великим событием, никогда в жизни не видели бритого лица; и теперь спрашивали у пришедших с востока, уж не евнух ли он… Те, кому удалось протиснуться поближе, рассказывали остальным, что неуязвимость его — это неправда: он хоть молодой совсем, а вон уже сколько шрамов!.. Но что колдовство в нём есть — это мог подтвердить каждый, кто видел его глаза. А ещё — по дороге сюда он не позволил солдатам убить большую змею, что ползла перед ними по дороге, назвал её вестницей удачи… Смотрели на него с тревогой, но и с надеждой.
Сражались у озера, среди рябиновых рощ, фруктовых садов и серебряных тополей; на склонах, где звёздами горели жёлтые мальвы и голубые ирисы, затоптанные потом ногами солдат и залитые кровью. Бирюзовые воды замутились; аисты и цапли улетели из своих камышей, а стервятники висели в небе и падали оттуда на трупы, что громоздились завалами на травянистых берегах или плавали под скалами в воде…
Линкестиды все приказы выполняли; и сражались так, что не посрамили чести дома своего. Сами они такого спланировать не смогли бы, но поняли искусный тактический ход, заперевший иллирийских налётчиков между крутизной и озерным берегом. Они приняли участие в погоне, до снежных западных гор и дальше, вниз по ущельям, где иллирийцев — кто пытался обороняться — выбили из их укреплений и поставили перед выбором: умереть или сдаться.
Линкестиды, видевшие его ярость в бою, очень удивились, что он берёт пленных. Раньше они думали, что те, кто прозвал его Василиском, имели в виду дракона в короне, чей взгляд несёт смерть. А теперь, когда сами они не пощадили бы ни единого из своих давних врагов, он принимал их мирные клятвы, словно они и не варвары вовсе.
Иллирийцы — рослые, худощавые, жилистые, с каштановым волосом; очень похожие на линкестидов, чьи предки часто роднились с ними. Их вождя, Коса, возглавлявшего рейд, заперли в узком ущелье и взяли живым. Вдоль буйного потока, катившего пену по бурой воде, его привели к Александру, связанного. Кос был младшим сыном старинного врага царя Филиппа. Великий Барделий наводил ужас на всю границу, пока не пал оружием в руках, в возрасте девяноста лет. Теперь его сын, уже пятидесятилетний, с сединой в бороде, крепкий и прямой как копьё, бесстрастно — пряча изумление своё — смотрел на мальчика со взрослыми глазами, сидевшего на таком коне, что ради него одного стоило бы рискнуть границу перейти.
— Ты опустошал наши земли, — сказал Александр, — угонял наш скот, разорял города, насиловал наших женщин. Как по-твоему, что заслужил ты?
Македонский язык Кос знал плохо, но понял; переводчик им был не нужен. Он долго смотрел в лицо своему победителю, потом ответил:
— Вряд ли мы сойдёмся в том, что подобает мне, сын Филиппа. Делай со мной, что подобает тебе, по-твоему.
Александр кивнул:
— Развяжите его и отдайте меч.
В этом бою Кос потерял двоих из двенадцати своих сыновей; ещё пятеро попали в плен. Троих Александр отпустил без выкупа, двоих оставил заложниками.
Он пришёл сюда восстановить границу, а не раздувать новую вражду. Потому — хотя прошёл далеко вглубь Иллирии — не пытался продвинуть границу за озеро Ликнидис, где Филипп установил её задолго до него, и где прочертили её сами боги, формуя землю. Не всё сразу.
Это была первая настоящая война, в какой он командовал сам. Он шёл в незнакомую страну; не знал, что его ждёт, — и управился. Все вокруг радовались большой победе… Только он один знал, что это лишь прикрытие для другой войны, большей. Оставшись наедине с Гефестионом, сказал:
— Подло было бы мстить Косу, мы же сами его спровоцировали.
Улеглась грязь на поле боя у светлого озера; трупы в воде обглодали щуки и угри; затоптанные цветы уснули до будущей весны, а лепестки акаций облетели под ветром и упрятали кровь… Вдовы оплакали своих убитых; искалеченные мужчины стали заново осваивать свои прежние навыки; осиротевшие дети, прежде не знавшие нужды, научились переносить голод… Люди склонились перед судьбой, как бывало, если начинался падёж скота или внезапный град оголял оливы… Склонились — и понесли на алтари благодарственные жертвы. Даже вдовы и сироты славили богов: ведь иллирийцы — эти разбойники и поработители — могли победить!.. И боги приняли их жертвы благосклонно: не дали им узнать, что они были только средством, а не целью. Человеку всегда хочется верить, что весь мир вращается вокруг него; в горе это даже важнее, чем в радости.
Через несколько недель вернулся из Фракии царь Филипп. Побережье блокировано афинским флотом, так что он лишён был возможности приехать с удобствами, на корабле. Большую часть пути проделал на носилках, но последний переход перед Пеллой проехал верхом, чтобы все видели, что он это может. Правда, спуститься с коня сам не сумел, понадобилась помощь. Александр заметил, что ходить ему до сих пор ещё больно, и подошёл подставить плечо. Во дворец они входили под приглушённый гул пересудов: согбенный больной мужчина, надломленный, постаревший на десять лет, — и цветущий юноша, сияющий победой, как молодой олень светится весенним бархатом на рогах.
Олимпия, стоя у окна, упивалась этим зрелищем. Ликование её поубавилось, когда Александр — едва лишь царь отдохнул — пошёл к нему и пробыл целых два часа.
Через несколько дней царь прихромал в Зал к ужину. Помогая ему подняться на ложе, Александр ощутил омерзительный запах гноя. Сам он был чистоплотен до чрезвычайности; ему пришлось напомнить себе, что запах этот от раны, а рана от доблести… Увидев, как все глазеют на неуклюжесть царя, он сказал:
— Не расстраивайся, отец. Каждый твой шаг — свидетельство мужества твоего.