Александр Македонский
Шрифт:
Итак, существовал эллинский союз, который сам сознавал свою слабость; существовал Антипатр, правивший осторожно и с соблюдением законов Союза; еще существовал далекий царь, который по собственному усмотрению то считался с Союзом, то пренебрегал им. При этом он не всегда соглашался с Антипатром в вопросе, какой политики следует придерживаться. Таким образом, все было зыбко и ненадежно.
Когда Александр, выбравшись из Гедросии, вновь появился в Персиде, он энергично взялся за разрешение эллинской проблемы. Конечно, он считал, что права Союза нужно ликвидировать в пользу новой автократии; не менее важной представлялась ему задача улучшить бедственное положение эмигрантов.
В течение многих поколений борьба между олигархами и демократами была постоянной движущей силой греческой истории. Подобно тому как это произошло позднее у гвельфов и гибеллинов, распри постепенно привели к слепой
Александр когда-то в Элладе сам оказался свидетелем этой трагедии. Но, кроме того, в его военном лагере было немало таких изгнанников. Они надоели царю своими просьбами о возвращении. Выразителем мнения изгнанников был, по-видимому, влиятельный военачальник Горгий. Особенно рьяно защищал он самосцев. Учитывая просьбы и бедственное положение изгнанников, царь принял решение возвратить их всех по домам и восстановить в правах владения. Правда, такое решение намного превышало полномочия Александра как гегемона Коринфского союза. Однако он как раз и стремился разрушить его компетенцию. Союз мог существовать и дальше, но совету Союза предстояло превратиться в бесправное орудие, которому Александр при желании мог давать второстепенные поручения. Теперь, и это было важнее всего, совет должен был в еще меньшей степени, чем прежде, становиться между Александром и отдельными греческими городами-государствами. Впрочем, это вполне отвечало желаниям отдельных членов Союза: они охотнее имели дело непосредственно с царем.
То, что изгнанники часто принадлежали к политическим противникам Македонии, нимало не заботило Александра. Для них возвращение означало амнистию, и из чувства благодарности они готовы были изменить свои взгляды. Но идея мира была на самом деле очень важна для Александра. Он стремился установить мир как между государствами, так и между отдельными гражданами, а империя по его замыслу должна была даровать терпимость и равноправие не только нациям и греческим политикам, но также и течениям, которые они представляли. Ни на Востоке, ни на Западе даже во внутренней политике не должно было быть ни победителей, ни побежденных. С этой точки зрения решение Александра являлось поистине царственным.
Александр объявил о своем решении сначала в придворном лагере в Сузах весной 324 г. до н. э. Но официальное его провозглашение намечалось провести в более торжественной форме. Своим посланцем царь избрал Никанора, зятя Аристотеля, который был ему ближе, чем сам Аристотель. Во время олимпийских празднеств Ника-нор должен был оповестить изгнанников об их праве вернуться на родину. По-видимому, он имел при себе и указания о том, как это будет осуществляться. В то же самое время и Антипатр получил приказ решительно сломить всякое могущее возникнуть сопротивление. И когда во время олимпийских празднеств герольд обнародовал послание царя, в ответ ему раздались ликующие возгласы 20000 изгнанников, которые приехали на празднество из разных государств. Этот день стал одним из знаменательных в истории правления Александра [357] .
357
Diod. XVII, 109
Всякое блестящее и яркое событие имеет свою теневую сторону, так и это распоряжение Александра вызвало и радость и страх. Уже не говоря о том, что оно было принято без участия совета Союза и тем самым унижало его; царь без зазрения совести вмешивался в правовые установления и основные законы греческих государств. Возвращение изгнанников подвергало опасности действующие основные законы и ниспровергало существующие отношения. Больше всего пострадали богатые горожане. Конфискованное имущество в течение ряда лет, а иногда и десятилетий находилось в руках новых владельцев, а теперь его нужно было возвращать. Легко можно понять, что посыпались прошения и петиции с другой стороны [358] . Гонцы за гонцами отправлялись в путь, но не в совет Союза, а к самому Александру, чтобы добиться изменения его приказа. Но царь, по-видимому, вовсе не был склонен его менять. На это указывает даже последовательность приема греческих посланцев в Вавилоне. В первую очередь царь принимал послов от храмов, прибывших к нему из Олимпии, из оазиса Аммона, Дельф, Коринфа и Эпидавра. Затем к нему приглашали людей, принесших ему дары, в третью и четвертую очередь рассматривались пограничные споры и жалобы частных лиц. И только после всего этого наступал черед рассмотрения жалоб на возвращение изгнанников.
358
Ср., например, Тегейскую надпись (Syll., № 306). Речь идет, по-видимому, об указаниях, привезенных Никанором. Надпись содержит ответ на запрос, направленный на Вавилон. Diod. XVII, 113, 3 и сл.
Самый тяжелый удар новый эдикт нанес афинянам, так как теперь их обладание островом Самос становилось незаконным. Своего имущества и жилья лишались клерухи, жившие здесь уже сорок лет. Афины всегда выдвигали самые сложные и щекотливые проблемы, которые предстояло решать царю. С высочайшим авторитетом Афин вынужден был считаться даже такой человек, как Александр. Но Афины с их радикальными политиками, с их народом, склонным к различным крайностям, всегда были опаснейшим очагом беспорядков и волнений. При разумном правлении Ликурга и Фокиона город расцвел в политическом, экономическом и финансовом отношении. Об этом свидетельствовали не только великолепные здания, но и возродившийся военный флот. Не может быть сомнения в том, что сила Афин как морской державы была еще более опасна, чем патриотический шовинизм афинян. Александр и Антипатр стремились проводить если не уступчивую, то все же осторожную и тактичную политику по отношению к этому городу. Ведь Афины отказались в свое время от союза со Спартой и ускорили таким образом победу Антипатра. Однако отношения с Афинами ухудшились, когда Клеомен взвинчиванием цен на египетское зерно вызвал настоящий голод среди афинских граждан.
И тут пришло известие об эдикте Александра, а затем в Олимпию прибыл Никанор. Для Афин уход с Самоса означал катастрофу. Естественно, Афины решили воспротивиться эдикту, но по возможности уладить все дипломатическим путем. Однако в это время в Греции появился бежавший от Александра Гарпал с 6000 своих наемников, 30 судами и 5000 талантов и стал просить афинян принять его. При такой поддержке соблазн пойти на открытое восстание был очень велик.
В царском придворном лагере очень серьезно относились к возможности военных столкновений. Дошедшее до нас описание одной сцены в Экбатанах прекрасно иллюстрирует настроение в лагере. Осенью 324 г. до н. э. с большой торжественностью и пышностью проводились празднества в честь Диониса. Приподнятое настроение царило в театре, где проходил праздник. Глашатаи выступали один за другим, восхваляя царя и поднося ему дары. Уже упомянутый нами Горгий превзошел всех. Покрывая шум толпы, прозвучали слова глашатая: «Горгий, командир метательных орудий, подносит Александру, сыну Аммона, венок ценою в три тысячи золотых. Но если царь подвергнет осаде Афины, то Горгий пожертвует десять тысяч воинских доспехов, столько же катапульт и артиллерию, необходимую для ведения войны» [359] .
359
Ephipp., frg. 5.
Но дело пока не дошло до крайности. В Олимпии Демосфен уже вел переговоры с Никанором, к тому же Афины отвергли предложения Гарпал а. Его наемникам пришлось остаться на мысе Тенар, а он сам прибыл в Афины и был там схвачен. У Гарпала было конфисковано 700 талантов. Однако требования македонян о его выдаче афиняне отклонили. Вскоре в Афинах разразился скандал: содержавшийся под стражей Гарпал бежал, большая часть денег тоже исчезла. Но так как Гарпал по пути на Крит был убит одним из своих людей, дело заглохло. А вопрос о Самосе все еще ждал своего разрешения. Афины пытались избежать войны, но при этом ни в коем случае не хотели отказываться от острова. Леосфен уже собирал наемников на Тенаре. Над Эгейским морем нависла угроза.
Неверно было бы полагать, что Александр избегал столкновения с Афинами, ведь это почти единственный греческий город, который не захотел склониться перед новой автократией. Повсюду, за исключением Афин, царь мог быть доволен действием своего эдикта, который в конечном итоге мог привести к миру и уже теперь с достаточной ясностью демонстрировал непреложную суть нового управления империей. К тому же против эдикта ни с чьей стороны не было выдвинуто никаких принципиальных возражений, и меньше всего со стороны совета Союза.