Александр Первый: император, христианин, человек
Шрифт:
8
С мастерством гипнотизёра подводя Бонапарта к роковому для того решению вторгнуться в пределы Российской империи, Александр, разумеется, исходил из своих очевидных преимуществ: бескрайних просторов родной страны, где растворится любая вражеская армада. Тот же Вандаль (в трудах которого, при всём их галльском патриотизме, явно заметны симпатии к России) объявил: «…Александр, озарённый пророческим ясновидением, видел спасение России именно в её обособленности, в то время, как он прекрасно распознал своих истинных и всесильных союзников – время, климат, природу и бесконечные степи…» [12, т.4, 288]. Сказано как-то даже слишком уж восторженно – вероятно, сказался эффект «обратного взора»; но в сущности-то, Вандаль прав. Хотя, где именно, когда и как родилась идея «скифской войны» –
Но разумеется, данная идея нуждалась в детальной, кропотливой аналитической проработке. Необходимо выбирать маршруты отхода войск, создавать базы и укрепрайоны, высчитывать количество пушек, ружей, пороха, обмундирования, провианта, фуража… Нудная, повседневная, тяжёлая работа, содержащая сотни вопросов и ещё большее количество ответов, порождающих всё новые и новые вопросы… несть числа заботам, сколько людей, столько и мнений, а уж в генералах-то вокруг Александра недостатка не было. И потому путей реализации «скифского» плана наметилось несколько.
По некоторым свидетельствам, сама идея – размазать, распылить Наполеона по необъятному русскому пространству – высказывалась Барклаем ещё в 1807 году, задолго до того, как он стал военным министром; а когда стал, то предоставил царю уже вполне подробно проработанную схему реализации этой идеи, и получил высочайшее одобрение [5, 166].
К этому времени император уже вовсю разыгрывал Наполеона политически – Барклаева идея явилась закономерным продолжением такой политики… Но тут вдруг возник близ Александра ещё один военный теоретик, предложил свой план. Это был некий генерал Фуль [в некоторых источниках Пфуль; исходно, по-немецки – Phull, а в отечественных источниках равно встречаются оба варианта написания – В.Г.]. Сей профессор стратегии отличился во времена Четвёртой коалиции: тогда он служил своей родной Пруссии и уже тогда ходил в теоретиках. Он и был составителем генерального плана боевых действий против Наполеона. Чем эти действия закончились, мы знаем: страшным разгромом в Иена-Ауэрштадтском сражении; однако Фуль не смутился даже ни на йоту. Он заявил во всеуслышание, что план замечательный, но его не выполнили, так как прусские генералы руководили из рук вон скверно, а боевой дух войск упал ниже некуда… Ну, что правда, то правда – так оно и было.
Вообще, странный, какой-то трагикомический персонаж был этот Фуль – одна фамилия чего стоит! Если уж Барклая-де-Толли наши изобретательные солдаты ухитрились прозвать «Болтай, да и только», то каким псевдонимом они бы покрыли Фуля?.. – каждый волен догадываться сам.
Тильзитский мир лишил «академика» возможности применять свои таланты на родине, и он перебрался в русскую службу, вскоре оказавшись в свите императора. Александр почему-то счёл Фуля гигантом военно-научной мысли, и тот приобрёл немалое влияние на царя. Тогда и возник пресловутый план.
Если вкратце – предполагалось создание мощного укрепрайона («лагеря») близ местечка Дрисса на одноимённой реке – ныне это территория Белоруссии, а тогда не то, чтобы граница, но и не глубь империи, такое послепограничье. Подразумевалось, что Наполеон, вторгшись в пределы России и имея дальнейшую дирекцию либо на Москву, либо на Петербург, никак не минует Дрисского лагеря, где будут сосредоточены основные силы русских войск. Они-то и задержат неприятеля; а множество отрядов помельче будут в это время наносить застрявшей армии Наполеона с разных сторон небольшие, но чувствительные удары – пока не изнурят её вконец.
Хорош или плох был этот план? – вопрос из разряда тех, что в формальной логике называются нетривиально некорректными: то есть, какие-то более или менее здравые предпосылки у них есть, но ответить всё равно не представляется возможным. Советские исследователи не оставляли от бедолаги Фуля и от его стратагем камня на камне, ссылаясь на утверждения некоторых генералов из ставки
В целом, военная реальность оказалась гораздо серьёзнее, чем это думалось государю, заводившему Бонапарта в бездну – причём диалектически: в «неправильной» войне открылись Александру как позитивные, так и негативные флюиды, которых он не ожидал…
9
Политика – грязное дело; избитая фраза, многие люди частенько повторяют её как клише, не очень-то вдумываясь. Почему грязное? Что, все политики без исключения – морально нечистоплотные люди?.. Да вроде бы нет. Ну а почему всё-таки?..
Потому, что политик живёт и действует в атмосфере колоссальной нравственной ответственности. Каждый его шаг, жест, слово, движение – судьбы людей. А эти жесты и слова – итог сложения множества сил, разнонаправленных, меняющихся, непредсказуемых, тех, которые уловить и учесть не удалось… Отсюда неизбежные ошибки, промахи, вынужденные решения, которые совсем не хочется принимать, а принимать приходится. И то, что запросто прощается обывателю – на облик министра, президента, короля, императора ложится тенью, пятном, чернотой. У кого-то это, спору нет, не вызывает никаких моральных преживаний; но что на душе у людей совестливых, коих в политике совсем не мало? У них ведь пятен и теней тоже хватает – наверное, не столько, сколько у бесстыжих, но и они слышат про себя всякое, с неизбежным рефреном «политика – дело грязное»…
Если у «дотильзитского» Александра что-то да получалось в делах внутренних и хуже некуда вышло с международными, то Александр 1810-12 годов сделался в этом смысле зеркальным отображением себя раннего. Он гроссмейстерски разыграл свою партию во внешней политике – и провалил реформы, с такими надеждами и амбициями развиваемые в 1808-10-м… Глагол «провалил» употреблён здесь в единственном числе потому только, что глава государства есть глава государства, и любой провал – его провал. Реально же Александр работал с исключительно сложным набором обстоятельств – правда, во многом сам себя в эту обитель проблем и загнал; однако же и сам из неё сумел выпутаться, не опустил руки, не сломался. Победил! Но… куда же без этих «но»! Но выйти из крутого полит-пике без потерь, конечно, не дано.
Если вочередной раз сделать аналогию с шахматами, то придётся сказать, что ради победы в партии Александр пожертвовал ферзя. В шахматах, наверное, так не бывает – пожертвовать ферзя и после победить – но жизнь сложнее и щедрее, что ли: даже с такой потерей император сумел выбраться из очень сложной ситуации. И сумел пережить эту потерю, хотя, скажем истину, времени на душевный самоанализ у него просто не было.
По мере того, как Наполеон подминал под себя Европу, в покорённых или намертво обузданных им государствах образовывался слой людей из элиты, которым в новой, Бонапартовой реальности места не находилось – тот же Фуль, к слову. Куда податься?.. Вне французского протектората оставались только Швеция, Англия, Россия, в очень слабой степени Дания, да ещё дралась вроде бы завоёванная, но непокорная Испания – и о нормальных жизни и карьере для человека, наделённого здоровым честолюбием, в тогдашней Европе говорить было весьма сложно (обе Америки, и Северная, и тем более Южная в те годы были всё же для большинства жителей Старого Света экзотикой…). Швеция, Англия, а уж Дания и подавно – страны небольшие, там давным-давно всё занято, не протолкнёшься. А вот Россия – другое дело. Там размах, простор, возможности!.. И многие европейцы, не видя перспектив под Наполеоном, подались на службу к русскому императору. Это немало сердило Бонапарта, ибо у Александра таким образом оказывались люди, которых он считал своими врагами: например, бывший прусский министр Генрих Штейн (его Наполеон особенно терпеть не мог). Были в свите царя и «новые французы» – не роялисты, а те, кто успел разругаться уже с имперским режимом; среди таковых оказался соотечественник, а потому и крайне непримиримый враг Наполеона, корсиканец Поццо-ди-Борго… Много, словом, всякого рода личностей.