Александр Поляков Великаны сумрака
Шрифт:
Самый страшный год — 1878-й. Жить не хотелось. Причина стара, как мир: любовь, разбитое сердце.
Трепетное судейское сердце разбила Дашенька Поплавс- кая, смешливая особа в гроденаплевом платье и с тревожным аламандином в колечке на розовом мизинце. Николай декламировал ей из Надсона — про гнетущую тоску и оскорбленные идеалы. Дашенька вздыхала, боролась с зевотой и, в конце концов, вышла замуж за сына богатого крымского винодела.
Капелькин хотел застрелиться. Но из Петербурга приходили вести — одна интереснее другой. Шумный процесс пропагандистов, выстрел бесстрашной Веры Засулич в градоначальника Трепова; средь бела дня отчаянный Кравчинский закалывает
А что, если?.. Примут ли его? Сможет ли он, Николай Капелькин, встать плечом к плечу? Что там писал поэт Надсон: «И блеснул предо мною неведомый путь.»
Блеснул рельсовый путь. Простучали колеса. В декабрьский день, окутанный сырой стужей, Капелькин приехал в Петербург, где жили две его землячки, только что отучившиеся на Аларчинских женских курсах. В первый же вечер пели:
За идеалы, за любовь Иди и гибни безупречно.
Умрешь не даром. Дело прочно,
Когда под ним струится кровь.
«Не даром, не даром! — бил Капелькина восторженный озноб. — Я готов умереть. Дайте мне револьвер или стилет. Или бомбу. И пусть со мной умрет кровавый сатрап. Пусть Дашенька узнает, кого она отвергла.»
Спустя неделю им подпевал, чуть фальшивя, полноватый белокурый человек с насмешливыми и пронзительными синими глазами: Дворник. Девицы под большим секретом шепнули потом: «Это сам Михайлов, Александр Дмитриевич. «Земля и воля» — слышал?» Взяли с Николая клятву, что он это имя тут же забудет. Затем появился еще один — тоже из великанов сумрака. Роста, правда, не великанского — коренастый, с украшенным рыжевато-каштановой растительностью широким лицом. Одет крайне неряшливо: на платье жирные пятна, следы пищи. Серые глаза, несмотря на беготню, светились умом: Тигрыч, второй в партии после Дворника. Голова у судейского юноши пошла кругом: счастливая судьба тут же свела его с первономерными фигурами! Он мысленно видел себя удалым метальщиком, швыряющим динамит под ноги губернатору Грессеру или даже. Страшно подумать: самому царю! И пускай осторожничает этот Плеханов: «С борьбой против основ существующего порядка тер- роризация не имеет ничего общего. Разрушить систему может только сам народ. Поэтому главная масса наших сил должна работать среди народа.»
Красиво, да сердцу тоскливо. Скука смертная. Нет, это не для него. И Капелькин выжидающе смотрел на Дворника и Тигрыча: когда ему дадут шестиствольный револьвер? Он помнил: такой был у Нечаева.
Но у Михайлова были свои виды на отвергнутого влюбленного.
— На углу Невского и Надеждинской проживает некая Анна Петровна Кутузова, — начал Дворник издалека. — Она содержит меблированные комнаты — уютные и дешевые.
— Благодарю, но я вполне устроен, — на впалых щеках Николая заиграл нетерпеливый румянец.
— Это хорошо, очень хорошо! — вдруг расхохотался Дворник. — Да вот штука какая. Анна Петровна молодая вдова, и так уж мирволит юному студенчеству, что это юное студенчество ей все и рассказывает.
— Выдает полиции? Так ее убить мало.
— Зачем же, Николай Корнеевич? Надобно пользу извлечь. Ибо у вдовушки есть кузен, который служит в III Отделении.
— В чинах? Его застрелить? — Капелькин заметно нервничал.
— Да что же вы право, кровожадный какой! — хмыкнул попивающий чай и до этого молчавший Тигрыч. — По виду не скажешь.
От волнения у Капелькина запотели очки. Дворник положил тяжелую руку на его острое плечо.
— Стрелять не надо, — наставительно сказал он. — Думаю, найдутся стрелки и получше. — И вдруг спросил: — А в карты вы играете?
Николай готов был заплакать. Еще бы: ведь он приехал в Петербург совершенно с определенным прожектом — умереть на террористическом акте! А тут. Нет, ему не доверяют. Но прямо сказать не могут: тоже мне, великаны сумрака! И в Симферополь ему путь заказан: там вечная боль, там Дашенька. Родители в письмах зовут в Пензу. Что ж, значит снова туда — в пустую, бессодержательную жизнь.
— Играю! — ответил он с вызовом. Напоследок захотелось надерзить этим могущественным революционерам. — Я, знаете ли, долго жил в глухой провинции, среди чиновников. Дрязги и попойки — у нас привычное дело. А карты. Ну как же без картишек? Не бунтовские же прокламации с гектографа читать.
Подвижные глаза Тигрыча заискрились и забегали еще быстрее. А Дворник улыбнулся и по-братски приобнял Ка- пелькина.
— Не обижайтесь. Надеюсь, вы не последователь Валериана Осинского, у которого на печати были вырезаны перекрещенный топор и револьвер? — глянул Дворник на изящные пальцы Николая. — Ну и славно. Тогда к делу.
Дело заключалось в следующем. По заданию «Земли и воли» Капелькин должен был переехать в комнаты Кутузовой, большой любительницей перекинуться в картишки. Очаровать тоскующую хозяйку, сблизиться с ней, как только возможно. И затем.
— Ее кузен Георгий Кириллов состоит в должности заведующего 3-й экспедицией III Отделения собственной царской канцелярии, — почему-то торжественно произнес Тигрыч. — И главное его дело — политический сыск. Вы понимаете.
— Понимаете, насколько нам важно, чтобы в экспедиции служил наш агент? — продолжил нахмурившийся Дворник. — Партия несет большие потери. Необходимо обезопасить себя от шпионов. Нужно, чтобы нас предупреждали загодя о готовящихся арестах и репрессалиях. Вот ваше место в боевом строю. Надеемся на вас.
Николай Корнеевич задрожал, как осиновый лист. Одно дело мгновенная гибель в пламени динамита, другое. Он представил, как его, разоблаченного, месят на пыльном полу тяжелыми жандармскими сапогами. Это невыносимо. Даже отец, гневаясь на сына, ни разу и пальцем его не тронул.
— Нет. Не знаю. — с трудом зашевелил Капелькин онемевшими губами. — В этом вместилище сыска. Они все прочтут в моих глазах.
— Ничего они не прочтут! — воскликнул Дворник. — Это же ограниченные людишки. Где уж им додуматься, что вы подосланы нелегальной партией! К тому же вас порекомендует сестра самого Кириллова.
Что же делать? Быть может, вернуться в Симферополь и на пыльной Дворянской самоубиться на глазах у Дашеньки Поплавской? Капелькин закашлялся, вынул платок. На платке увидел точечку крови; совсем маленькую, почти незаметную.
— Согласен. Но если меня заарестуют. Если. Позволительно ли будет сказать, что я работал на вас за деньги? Это понятнее. Не сразу убьют.
Дворник и Тигрыч переглянулись.
— Хорошо. Обольщайте несравненную Анну Петровну. И почаще проигрывайте ей. Она это любит.