Александр Солженицын
Шрифт:
«Пикейные жилеты» противоположного толка полагали, что Путин уронил репутацию КГБ, унизил свою офицерскую честь, оскорбил полковничьи погоны, пойдя на поклон к человеку, который называет доблестные органы не иначе, как «Дракон». Правые радикалы требовали, чтобы Солженицын ушёл из жизни подвижником, а не лагерным прихвостнем — встретив на пороге своего дома кадрового офицера КГБ, он навсегда опозорился. Почему Солженицын не вышел к гостю с топором, почему не спустил его с крыльца, почему на худой конец не сказался больным или отсутствующим, — риторически вопрошали «товарищи по оружию». «Вы стоите на грани утраты доброго имени, гражданского достоинства и имиджа борца против тоталитаризма. Мой долг предостеречь Вас. Я говорю с Вами как диссидент с тридцатилетним стажем» (В. Новодворская). Впрочем, неистовую правозащитницу тут же и одёрнули: в отличие от писателя, обеспокоенного тем, как обустроить Россию, она хлопочет, как бы её разрушить.
Политические аналитики видели в происшедшем гениальный пиаровский ход, работу имиджмейкеров и политтехнологов. Бывший сотрудник КГБ посетил бывшую жертву КГБ, за «чаем с блинами» состоялось их полное примирение — тем самым чекистское прошлое президента как бы отменяется, а сам факт встречи с писателем характеризует уже нового Путина. Но ведь… Солженицын с его внутренней склонностью к духовному наставничеству, чего доброго, начнет влиять на нового президента — и в деле обустройства России, и в вопросе об итогах приватизации, и в смысле конкретного отношения к тем или иным олигархам. И поскольку творческая интеллигенция (кроме Солженицына) уже вовлечена в игры олигархов, такой партнёр (если только он им станет!) сразу даст президенту огромное преимущество. «Они естественные союзники!» — ужасались либералы. — Так они теперь и будут вдвоём: Путин и Солженицын — друзья России, враги свободы. Так это теперь и останется в памяти, как на телекартинке: патриарх, благословляющий президента. Аминь».
Делались самые мрачные предположения. «Антидемократическая и антизападническая позиция Солженицына представляется существенной угрозой для будущего России, если именно она будет воспринята и поддержана президентом страны» (В. Войнович). «Известия» называли Солженицына «репетитором», который натаскивает «ученика» Путина на уроках морали, нравственности и государственного строительства. «Приватизация была, конечно, страшным обманом целой страны. Но выступать за передел собственности, особенно Солженицыну, знающему, что такое революция, связанная именно с таким переделом — значит призывать к гражданской войне» (Е. Боннэр). «Увлечение Путина идеями Солженицына, который остается непререкаемым моральным авторитетом, крайне опасно; а мнение о необходимости пересмотра итогов приватизации — не просто его личные мысли, а нечто, всерьёз влияющее на ситуацию» (А. Чубайс). За полтора месяца до встречи в Троице-Лыково этот же деятель заявил «Коммерсанту»: «Ненависти такого накала к современной России, как у А. И. Солженицына, я давно не видел даже у Г. А. Зюганова. Масштабы этой ненависти таковы, что она просто самоуничтожающа… Я знаю, что искренняя позиция Солженицына — это глубокое убеждение в том, что результаты приватизации нужно отменить. Поразительно, как логика, основанная на внешне понятных этических ценностях, может завести умного человека на позиции абсолютно человеконенавистнические. Любой, кто знает историю России, прекрасно понимает, к чему приведет пересмотр приватизации».
Напрашивался, однако, вопрос: знают ли историю те, кто вместе с Чубайсом проводили приватизацию? Или уроки рукотворных катаклизмов положено помнить только их жертвам, но никак не авторам? Так или иначе, били тревогу именно последние. Как сообщала пресса, Чубайс сильно обеспокоился тем, что глава государства всё больше заражается идеями Солженицына — писатель становится духовным наставником президента. «Писателя и правителя» подозревали в тесных, но не афишируемых контактах. «Либералы боятся, — докладывала “Общая газета”, — что альянс Путина с Солженицыным и гэбэшниками может стать доминирующей политической силой. В этом случае господам, не питающим друг к другу особых симпатий: Касьянову, Волошину, Чубайсу, Абрамовичу, ничего не остаётся, как сплотиться и организованно противостоять президенту, который, по их мнению, дрейфует в опасном направлении».
Заговоры, мятежи, революции и гражданские междоусобицы виделись воспаленным умам «столпов демократии» естественными следствиями разовой застольной беседы писателя и президента. Солженицын был удостоен звания экстремиста, крайнего политического средства («теперь вместо полётов на истребителе президент выбирает общение с нобелевским лауреатом»), а его взгляды отныне считались фактором морального оправдания для радикальных мер, на которые неизбежно пойдёт президент, своего рода нравственной санкцией на авторитарное правление. «Благодаря общению с Солженицыным, многие решения президента приобретают дополнительный привкус полуутопической борьбы за справедливость», — злилась либеральная пресса, в понимании которой слово «справедливость» приравнивалось к понятиям «поджог» или «погром». Как, должно быть, теперь кусали локти те, кто в 1994-м приговорил Солженицына к политическому небытию!
…13 декабря 2000 года в Москве, в резиденции посла Франции состоялась церемония награждения Солженицына Большой премией Французской академии нравственных и политических наук, входящей в состав Института Франции. В присутствии видных общественных и культурных деятелей обеих стран известный французский философ Ален Безансон, говоря о месте Солженицына в истории ХХ века, аттестовал писателя не только «моментом человеческой совести», но также одним из величайших людей столетия, «главным действующим лицом истории». Ответная речь лауреата — «Перерождение гуманизма» — прозвучала как русская версия будущего человечества. Мысль о метаморфозе гуманизма (которому далеко не всегда удавалось смягчать зло и жестокость истории) прямо смыкалась с тем местом в речи Безансона, где говорилось о пути Франции, отказавшейся от планов господства над Европой. Гуманизм человечный, «широкодушный» на глазах одного поколения людей переродился в «Обещательный Глобализм», присягнувший единому мировому порядку. Обнаружив со временем, что «прогресса для всех» не хватает, он превратился в -изм повелевающий, указующий, тоталитарный. В такой -изм, который три месяца подряд бомбит многомиллионную европейскую страну, разрушает её святыни, электростанции и мосты, а потом берётся «лечить» больное государство, отрывая от него лакомую провинцию.
«Под такими чёрными знаками мы вступаем в век XXI».
На какой опыт ориентироваться России? Какому примеру следовать? Коль скоро француз-интеллектуал пожелал России обрести счастьена путях свободы и права — А. И. ответил рассуждением об особой трагичности русской истории, о стране, попавшей из тоталитарного гнёта в истребительный ураган грабительства. Ален Безансон уповал на «хорошего правителя для России» — Солженицын не упустил случая сказать, каковы они, сегодняшние «верхние»: «Наш нынешний политический класс — невысокого нравственного уровня, и не выше того интеллектуального. В нём чудовищно преобладают: и нераскаянные номенклатурщики, всю жизнь проклинавшие капитализм — а внезапно восславившие его; и хищные комсомольские вожаки; и прямые политические авантюристы; и в какой-то доле люди, мало подготовленные к новой деятельности». Вместо свободыи права, где, по мнению французского философа, и поджидает Россию счастье, Солженицын заговорил о преимуществе духа над бытием — осознание этого преимущества, этой первичности духа и даст силы подняться из обморока. «Я и всегда верил, что возможности духа — выше условий бытия и способны преодолевать их».
Солженицын остался верен себе, когда журналисты спросили его о новом президенте. Наследству, доставшемуся Путину от Ельцина, не позавидуешь. Перед ним не десятки, а сотни вопиющих вопросов. Сделано уже множество ошибок, а то, что делается правильно (борьба против грабителей и хищников) — делается пока нерешительно. Война в Чечне начата не Путиным, а Ельциным. «Я в 1992 году советовал Ельцину: да оставьте вы Чечню, они хотят отделиться, жить сами по себе, ну пусть живут за Тереком. Но после этих трёх лет масхадовских, которые пошли на устройство взрывного, опасного узла, я вижу, что я в своем совете Ельцину ошибался. Не Путин напал на Чечню, а боевики Масхадова напали на Дагестан. Что же, отдавать Дагестан? Потом Ставропольский, Краснодарский край — только бы не было войны?»
Солженицын отлично сознавал лицемерие Указующего Гуманизма. Когда Россия пребывала во прахе, когда государство российское уже переставало существовать, закрывались заводы и институты, запустевали космодромы и научные лаборатории, авторам такогопроекта аплодировал весь либеральный мир — и вся его свободнаяпресса по ту, и по эту сторону границы. Россия удостаивалась похвал, когда деморализованная, пьяная, нищая она протягивала руки за гуманитарной помощью и тщилась угадать, в какую сторону швырнут кусок. Теперь, когда появлялся шанс, что Россия сосредоточится и соберётся с мыслями, она тут же объявлялась опасной и подозрительной, в ней немедленно обнаруживалось меньше демократии. «Свобода слова, как всякая свобода, дорогой, но двоякий дар, — объяснял А. И. почтенному собранию в посольстве Франции. — Когда говорят, что у нас уже подавлена свобода слова, я, имея советский опыт, не согласен».
Солженицыну было с чем сравнивать нынешнюю степень свободы, но ему был важен другой её ресурс. «Очень опасно внутреннее нарушение свободы. Я получаю несколько газет и сотни писем. Непрерывные письма идут: крик народа — о том, чт'o с ним делают. Так вот: эти звуки не совпадают. Газеты гораздо поверхностней, мельче, они меньше всего заботятся о народном благе, так, для украшения, втягиваясь в отдельные эпизоды». Музыка свободы различалась по ритму, интонациям, громкости, страстности, накалу, а главное — по содержанию, и это музыкальное ощущение было точнее и достовернее слов. «Как раз при встрече с Путиным я ему сказал: укрепление государства нужно для единства России, но расцвета России от этого укрепления государства мы не получим. Расцвет России возможен тогда, когда откроются уста миллионов, и уста, и руки их станут свободными, чтобы делать свою судьбу».