Александр Солженицын
Шрифт:
Веское слово «беспредел» (отсутствие в обществе даже воровских законов и порядков) тоже прозвучало с тойстороны — в связи с бесчестными попытками полемистов поставить Солженицына к стенке за «Опус-68». Черновой, к тому же сильно искажённый чужими вставками фрагмент сочинения о евреях в СССР, датированный 1968 годом, был пиратски опубликован в 2000-м «доброхотом» из тех, кто «опаснее врага». «Современные и вполне прогрессивные литераторы скопом обсуждают не столько канонический текст книги о евреях в России, представленный автором на их рассмотрение, сколько выкраденный из его архива и опубликованный вопреки категорическому запрету писателя набросок (согласен — очень интересный), сделанный им тридцать с лишним лет назад. Вот, на мой вкус, истинное неприличие для интеллигентов! — писал в израильском журнале “Новый век” (2003, № 3) Михаил Хейфец, историк и журналист, отсидевший в СССР за своё предисловие к самиздатскому собранию сочинений И. Бродского и эмигрировавший после заключения. — Повторяю: сие действо есть по сути разновидность того “беспредела”, что легально позволял “борцам за перестройку” исхищать доверенную им казённую собственность, распускать клевету про оппонентов, придумывать фальшивые исторические версии… Но в таких играх я заведомо не принимаю участия: это унизило бы меня как профессионала. Архив писателя, как веками было принято, подлежит изучению и анализу лишь после того, как наследники передают его бумаги в пользование исследователей или общественных организаций. Всё прочее считается либо разновидностью кражи — для похитителей, либо перепродажи краденого — для комментаторов… Кто сей простой истины не понимает, тому бесполезно что-либо объяснять».
Среди «критиков-погромщиков» внутри страны не нашлось ни одного честного ума, кто бы усвоил эту простую истину, никого, кто бы отказался от криминальной роли скупщика краденого. Позже Солженицын скажет о своих выкраденных черновиках сорокалетней давности, о том, как со всех сторон ему кричали: «Пусть ответит общественности!» «На что отвечать? На вашу непристойную готовность перекупать краденое? Какое уродливое правосознание, какое искажение норм литературного поведения. Отвечаю я — за свою книгу, а не за то, как её потрошат и выворачивают». Имея шанс (в общем, иллюзорный) в очередной раз разделаться с Солженицыным, средств никто не выбирал, краденым не брезговал и о своей профессиональной чести не заботился. Усилиями отборных ядовитых перьев (и снова, снова здесь оставили жирный след братья-писатели!) русско-еврейскийвопрос, изложенный на тысячестраничном пространстве двухтомника, превратился в вопрос солженицынский. «Чёрный пиар» на автора «Архипелага» [132]успешно конвертировался в дивиденды — в самых низменных смыслах этого слова.
Старые песни о главном— этот жанр в случае Солженицына оказался востребованным во всей полноте своего репертуара. Сюжеты, сфабрикованные в советские времена, мифы, связанные с дедами, родителями, одноклассниками, однокурсниками, однополчанами, солагерниками и бывшей женой, — всё пошло в ход, всякое лыко оказалось в строку, и все блюда «второй свежести» были поданы на стол. «Единственный прогресс, — писала “Комсомольская правда”, — заявление, что писатель симулировал в ссылке рак». «Опухоли не было! и операции не было! и тем более не было и даже не могло быть метастазов (И только надо удивляться этим ташкентским долдонам-онкологам, что они два года кряду лечили меня и закатали мне рентгена 22 тысячи R – и всё “ни от чего”)». «До сих пор, — напишет А. И., — я не разоблачён, кажется, только в одном: что и физмата — не кончал, и университетский диплом — подделка». Порядочные газеты поражались: «Чекисты, не посмевшие опуститься до такой гнусной клеветы, выглядят куда человечнее репортёров-демократов».
И писателей, добавим мы с прискорбием. Одни, уязвлённые змеёй литературного честолюбия (их справедливо назовут «завистливыми фельетонистами эпохи Солженицына»), выстрелили обличительными брошюрами и пасквилями. Другие, хотя в процесс не встревали, откровенно забавлялись зрелищем разнузданной клеветы: «крупная соль литературной злости» их раны не бередила. Тем немногим, кто пытался обуздать брань, затыкали рты: им, причисленным к грозной секте «адептов Солженицына», его «идейной обслуге» (этой чести удостоилась и я), «фанатичным клевретам», солжефреникам— веры не было. Е. Ц. Чуковская, прежде других уличённая в «сектантстве», дерзнула публично напомнить слова своего деда, К. И. Чуковского: «Разве не первый признак вандализма — и даже хуже: хулиганства — неуважение к родным великим людям, хихикание над своими гениями, улюлюкание во след тому, кто осчастливил Россию, прославил Россию — кто всю жизнь жил среди грандиозных образов, титанических задач — разве это не полное вандальство!»
Но — на какой-то миг возобладала свобода бессовестных… «Не нашлось в России писателя, — сокрушался А. Немзер, — который бы внятно и громко сказал: лгать — стыдно… Позоря Солженицына, вы, клеветники, позорите Россию, писательское сообщество и меня, сочинителя такого-то, лично; всё минется — одна правда останется. Не нашлось в России такого писателя».
Однако такой писатель в России всё же нашелся. Один. В канун своего 85-летия нобелевский лауреат А. И. Солженицын сам ответил на лживые нападки, сам вступился за свою честь. 22 октября 2003 года «Литературная газета» одновременно с «Комсомольской правдой» напечатали его статью «Потёмщики света не ищут». «Вспыхнувшая вдруг необузданная клевета, запущенная во всеприемлющий Интернет, оттуда подхваченная зарубежными русскоязычными газетами, сегодня перекинувшаяся и в Россию, — а с другой стороны оставшиеся уже недолгие сроки моей жизни — заставляют меня ответить. Хотя: кто прочёл мои книги — всем их совокупным духовным уровнем, тоном и содержанием заранее защищены от прилипания таких клевет. Новые нападчики не брезгуют никакой подделкой. Самые старые, негодные, не сработавшие нигде в мире и давно откинутые фальшивки, методически разработанные и слепленные против меня в КГБ за всю 30-летнюю травлю, — приобрели новую жизнь в новых руках. С марта 2003 началась единовременная атака на меня – с раздирающими “новостными” заголовками. Из-за внезапной рьяности новых обличителей, при полной, однако, тождественности нынешней клеветы и гебистской, — приходится и мне вернуться к самым истокам той, прежней».
И Солженицын, не щадя себя и не таясь ни от кого, сам перечислил все сюжеты лжи, перебрал все линии клеветы, все взвизги травли, на всех этапах своей жизни, показав их истоки и цель. «И остаётся догадываться: почему же вдруг оживились и гебистские фальшивки 70-х годов, и клевета на лагерные годы мои с 40-х на 50-е, и годы войны, и юности, — почему на всё это дружно кинулись и за океаном и у нас — именно с начала 2003 года?..»
Долго догадываться не пришлось. В августе 2003 года бывший солагерник Солженицына по Экибастузу В. Левенштейн (США) заявил через «Новое русское слово»: «Книга А. И. Солженицына “Двести лет вместе” вызвала поток критики. Многие обиделись, прочитав правду о своей истории. Русскоязычные американские издания стали публиковать сочинения на тему истории евреев в России, опровергающие Солженицына и следующие старой советской традиции толкования исторических фактов. У авторов этих сочинений появилась возможность потягаться с нобелевским лауреатом, по Крылову: без драки попасть в большие забияки». «Забияки» и мстили Солженицыну за его новую книгу (как прежде другие «забияки» мстили ему за другие книги). Впрочем, старались совершенно зря: метили точно, но в цель не попали. «Своей книгой с оценками царей, Хрущёва, Берии, Галича, Жаботинского, цитатами от Ленина и Сталина до Григория Померанца и Лидии Корнеевны Чуковской Солженицын вторгся на абсолютно заминированное поле еврейской темы. И спокойно по нему пошёл. Может быть потому, что нет уже мины, которая способна подорвать его авторитет», — утверждал редактор «Московских новостей» В. Лошак. «Стоит. Не клонится. Вежливо, спокойно объяснил “потёмщикам”, что они воры и лжецы. Не срываясь на крик, не прося ни у кого защиты», — восхищалась «Литературка». «Но даже и клеветой писатель может гордиться, — замечал В. Бондаренко. — Так же столетиями клевещут те же самые типы в таких же самых газетках на русский народ. И войны-то русский народ не выигрывал, так, трупами закидывал, и трудиться-то он не привык, и завистлив… Весь перечень претензий к русскому народу ныне взвалили на Солженицына. Какая высокая честь!»
Клеветническая атака была отбита. Тридцать бывших политзэков (Петербург, Омск, Череповец, Ростов-на-Дону, Екатеринбург, Нижний Тагил, Украина, Финляндия, США) написали товарищу по каторге открытое письмо. «О взбаламученной “народными витиями” грязи и о позавчерашних “обличениях” из пыльных закоулков чекистских архивов судить не будем — нам слишком хорошо известна их излюбленная метода. Всякая мразь как приходит, так и уходит. О них обо всех позабудут уже завтра. Более того, в своём большинстве они никому не интересны уже сегодня. Ваше же имя из истории России вычеркнуть не удастся никогда». Пятьсот бывших политзэков из Москвы, ещё тридцать из Тольятти, и множество рассеянных по белу свету одиночек прислали писателю письма поддержки, называя клеветников вандалами, пакостниками, хамами и духовными пошляками.
Русскую каторгу на мякине не проведешь…
А в Рязани, в колледже (бывшем техникуме) электронных приборов, открылся музей рассказа «Для пользы дела», собравший фотографии, критические статьи, отзывы читателей. Была здесь и знаменитая «Колибри», подлинная пишущая машинка автора, на которой печатался рассказ, и подарок от писателя — сборник малой прозы «На изломах» с автографом: «В наше тяжёлое время желаю вашим студентам сохранить душевный свет и бодрость». В Москве, в «Русском Зарубежье», и в Санкт-Петербурге, в Пушкинском доме, прошли международные научные конференции, в которых участвовали отечественные и зарубежные филологи, историки, философы, общественные деятели. «Новый мир» продолжал печатать книгу воспоминаний А. И. «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов», гордясь этим фактом не меньше, чем когда-то гордился Твардовский, публикуя «у себя» рассказы любимого автора. «Известия» были счастливы поместить эксклюзив — отрывки из «Дневника Р-17», тридцать лет сопровождавшего «Красное Колесо» и никогда прежде не публиковавшегося. «Судьба, — писал обозреватель газеты А. Архангельский, — позаботилась о том, чтобы в итоге образовался тип личности, свободной от контекстов и подтекстов, самодостаточной и в известном смысле слова самодержавной… Само сознание того, что человек подобного масштаба здесь, рядом, — очень многое меняет в генетическом составе нашего времени. Собственно, это и есть авторитет: не в нынешнем, уголовном смысле слова, а в естественном, изначальном и единственно правильном».
31046 дней — именно столько, по подсчётам «Известий», прожил Солженицын на момент, когда ему исполнилось 85 лет. Уже полтора года А. И. не выходил из дома, не выезжал на люди, не выступал. Последнее публичное появление состоялось 23 января 2002-го, в Российском государственном гуманитарном университете; встреча со студентами-историками, которых интересовала Февральская революция, и которые (таково было условие писателя) накануне прочитали нужные главы «Красного Колеса», была бурной, с острыми вопросами, сочными, насыщенными ответами. Ныне А. И. донимали и давняя стенокардия, и боли в позвоночнике — но он, ежедневно работая, не жалуясь, повторял лишь, что никогда не думал дожить до таких лет («Это — чудо Божье», — напишет коллектив «ЛГ» в своем поздравлении писателю). Он по-прежнему рано вставал и плотно работал до 2 – 3 часов. По-прежнему писал шариковой ручкой, но не переставал удивляться возможностям компьютера. А. Сокуров, снявший фильм об А. И., увидел его рабочее место как загадку: «На столах у него разложены разные источники, разные документы, бумаги, с которыми он постоянно работает. Стол завален ручками, карандашами — их десятки. Каждая ручка для чего-то предназначена. Один карандаш используется для каких-то запятых. Другая ручка — ещё для чего-то. А затем рукопись, которая проходит многократное прочтение, поступает с этими пометками к Наталье Дмитриевне, она и разбирается с текстом, задаёт вопросы, проводит работу со словарями и только затем предлагает ему конечный вариант».
Солженицын никогда не любил отвечать на вопрос, над чем он работает. «То, над чем сейчас работаю, ещё не существует. А чего нет, того и нет. Вот напишу, напечатаю — тогда и узнается». И всё же было известно, что он пишет критические заметки, которые потом оформляются в этюды о писателях для «Литературной коллекции». Как всегда, он много читал, слушал классическую музыку по приёмнику, настроенному на волну радио «Орфей». «Ощущение, что Солженицыны живут достаточно изолированно, может возникнуть потому, что у них нет салона. Семья живёт очень строго, и поскольку он работает всё время, все дни недели практически, то выезды за пределы дома очень редки. А раз они салонных акций не устраивают, люди обижаются на них за то, что они избегают публичности, каких-то публичных акций» (Сокуров).