Александр Великий
Шрифт:
Весной 327 года до н. э., пока армия была в Бактрии, Александру представилась возможность свести счеты с Каллисфеном. Раскрыли заговор пажей, а учителем их был Каллисфен. Пажи – молодые люди из благородных семей, они прислуживали в царском шатре. Всего обнаружили пятерых заговорщиков во главе с Гермолаем, пажом, которого во время охоты Александр избил за то, что юноша осмелился поразить кабана, предназначавшегося для царского копья. Обиженный Гермолай устроил заговор, пригласив в соучастники еще четверых. О заговоре стало известно Птолемею, царскому телохранителю. Всех пятерых пажей пытали, осудили и передали каждого в свой отряд для осуществления наказания. Каллисфену выдвинули обвинение в пособничестве на очень слабом основании: он, мол, наверняка слышал предательские разговоры пажей и знал об их злостных намерениях. В соответствии с одним источником, Каллисфена немедленно повесили, однако, похоже, его некоторое время держали в клетке, где он и умер, не выдержав плохого обращения. Во всех этих судах весны 327 года до н. э. знаменательно то, что традиции времен Филиппа все еще были сильны. Есть много общего в обвинениях против юного Гермолая и старого солдата Клита. Все источники пересказывают слова Гермолая, выражавшего глубокую обеспокоенность македонцев растущим деспотизмом Александра. Там же перечисляются и имена тех, кого можно причислить к «мученикам за идею»: Филипп, Аттал, Парменион, Филота, Клит и Каллисфен.
Гермолая вывели перед собранием и спросили, почему он замыслил такой ужасный заговор. Гермолай ответил: «Раз ты спрашиваешь о причинах, словно бы не имеешь о них понятия, то я отвечу: мы решили убить, потому что ты стал обращаться с нами не как с рожденными свободно людьми, а как с рабами». Отец его Сопол вскочил, называя его отцеубийцей, и, зажимая ему рот, сказал, что не стоит слушать человека, теряющего рассудок при виде зла. Царь, прервав отца, велел Гермолаю говорить то, чему он научился у своего наставника Каллисфена. Гермолай заговорил: «Воспользуюсь твоей милостью и расскажу, чему всех нас научили несчастья. Сколько македонцев, несмотря на твою жестокость, осталось в живых, особенно людей не благородной крови? Аттал, Филота, Парменион, Линкестид и Клит, не убоявшись сильного врага, сражались в бою, прикрывали тебя своими щитами и получали раны ради твоей славы, твоей победы. Чем же ты их отблагодарил?! Кровь одного из них так и не удалось стереть с твоего стола. Другой умер в страшных мучениях. Военачальников ты поднял на дыбу и персы, которых они когда-то и победили, смотрели на это, как на веселое зрелище. Парменион когда-то помог тебе уничтожить Аттала, и что же? Ты умертвил его без суда. Соблюдая очередность, ты совершаешь казни руками несчастных людей и их же приказываешь потом умертвить другим». Поднялся страшный шум, все разом закричали на Гермолая. Сопол выхватил меч и, если бы царь не удержал его, без сомнения, зарубил бы сына, однако Александр велел Гермолаю говорить и просил, чтобы все терпеливо слушали, как он сам умножает причины своего наказания.
И снова заговорил Гермолай: «Как великодушно ты позволяешь говорить юнцам, неискусным в риторике! А голос Каллисфена из-за толстых тюремных стен никто не слышит, и все потому, что человек этот умеет говорить. Почему же его не приведут, ведь выслушивают даже тех, кто сам сознался в преступлении? Выходит, ты боишься слушать правду из уст невиновного человека и даже вида его не выносишь. Я заявляю: он ни в чем не виноват. Здесь стоят те, кто вместе со мной замышлял наше славное дело, но никто из нас не скажет, что Каллисфен был нашим сообщником, хотя он давно уже осужден на смерть несправедливым и безжалостным царем. И это твоя награда македонцам: их кровь ты ни во что не ценишь! Ты захватил огромные богатства, их несут на себе 30 тысяч мулов, а твоим солдатам увезти домой нечего… Да ладно, все это мы могли бы стерпеть, пока ты не забыл о нас ради варваров, нам же, победителям, надел на шеи ярмо новых обычаев. Тебе нравятся персидские одежды и персидский образ жизни. Вот и получается, что убили бы мы царя персидского, а не македонского. Отныне мы смотрим на тебя как на дезертира, перебежчика, и судим по военным законам. Ты потребовал от македонцев, чтобы они падали перед тобой ниц и приветствовали тебя как бога. От своего отца Филиппа ты отрекся, а если бы из богов кто-нибудь был выше Громовержца, то ты пренебрег бы и Зевсом. Тебе кажется странным, что мы, свободные люди, не можем терпеть твоего высокомерия? Ну как нам доверять тебе, ведь по твоей милости мы можем умереть без вины или – что еще хуже – стать рабами? Ты же, если еще можешь исправиться, будешь многим обязан мне. Ведь от меня ты впервые узнал, чего не могут выносить люди, рожденные свободными. Я встану перед тобой на колени: только пощади наших родителей. Не отягощай мучениями их одинокой старости. Ну а теперь вели нас казнить, чтобы мы своей смертью обрели то, чего хотели добиться твоей».
Речь Гермолая была пропитана духом традиций Филиппа, и, несмотря на протестующие выкрики, он договорил ее до конца. По этой речи можно судить о непримиримом отношении македонцев к автократическим методам Александра. Речь эта очень важна еще и потому, что она демонстрирует: несмотря на всю пропаганду Александра, трагичность и ужас происходящего, Македония горько сожалела о смерти Пармениона и других людей. На мой взгляд, речь исторически корректна. Главный ее постулат – всеобщее недовольство. Александр, должно быть, размышлял об этом. Плутарх сообщает: после того как казнили пажей и убрали Каллисфена, Александр написал своему регенту в Македонию: «Мальчишек македоняне побили камнями, а софиста я еще накажу, как, впрочем, и тех, кто его прислал и кто радушно принимает в своих городах заговорщиков, посягающих на мою жизнь».Последняя фраза звучит загадочно, но в словах сквозит грозный намек, возможно, на самого Антипатра и, конечно же, на Аристотеля, который, должно быть, устроил племянника в армию. Александр намекает также, что дело куда сложнее, чем кажется на первый взгляд, это не просто заговор пажей. В конце концов, новый военный поход был вызван к жизни не персидскими нововведениями, а драматической борьбой между армией и непреодолимым стремлением Александра делать только то, что он считал нужным.
Александр начал экспедицию в Индию весной 327 года до н. э. К осени 326 года его войско, как говорится, хлебнуло лиха во всех отношениях. Воины прошли сотни миль, сражались против разъяренного противника, понесли огромные потери, выдержали страшное сражение со слонами раджи Пора, столкнулись с непримиримым противостоянием брахманов, пострадали от страшной жары и предательских муссонов на территориях, где находятся сейчас современный Западный Пакистан и Гиндукуш. В последние месяцы 326 г. до н. э. на реке Гидасп (Джелам) македонцы, несмотря на посулы, раздражение и угрозы Александра, заявили, что дальше не пойдут, не желали даже и обсуждать этот вопрос. Александр созвал военный совет. Он умолял, подкупал, уговаривал их следовать за ним в глубь Индии, но они отвечали ему суровым молчанием. Похоже, убедить их было невозможно.
Наконец, полководец Кен, зарекомендовавший себя в уничтожении Пармениона и Филоты, набрался храбрости и объяснил царю настроения в армии. В сохранившихся письменных свидетельствах речь его, скорее всего, обработана Птолемеем. В ней дана четкая и ясная картина настроений в армии осенью 326 года до н. э. Речь Кена – образец дипломатичности и такта. Сначала он признает, что Александр не требует «неразумного послушания» и что действовать он будет только при полном их согласии (не забывая о происшедших событиях, Птолемей, должно быть, был крайне осторожен в словах). Кен объясняет, что говорит он не от имени военачальников, а от имени простых солдат. Затем он говорит, что если войска не хотят идти, то Александр должен принять их выбор. Он советует Александру вернуться домой, к матери
Согласно Арриану, вторящему Птолемею, слова Кена были встречены аплодисментами и даже слезами. Александр тем не менее кипел от злости. Он хотел добиться своего, однако ни армия, ни командиры не уступали. В конце концов Александр вынужден был пойти на жертву. Он заявил, что прорицания авгуров на данный момент неблагоприятны, и, сохранив тем самым лицо, Александр сказал восторженной армии, что они пойдут домой.
Речь Кена имела большое значение. Многие историки считают, что это обыкновенное неповиновение, нежелание идти вперед. На самом деле здесь нечто большее. Это – манифест самого Птолемея, одного из военачальников Александра, и речь в нем идет не об уходе из Индии, а о нежелании последующих завоеваний. Нет сомнений, Кен возглавлял оппозицию, однако жить ему оставалось недолго: очень скоро он умер при загадочных обстоятельствах – то ли от лихорадки, то ли от какой-то хронической болезни. Впрочем, даже самый доброжелательный наблюдатель был бы озадачен тем, что к 326 году до н. э. большинство людей, не согласных с Александром, не зажились на этом свете. Великий завоеватель был в бешенстве, и на переход по Гедросийской пустыне (находится она между современным западным Пакистаном и Ираном) следует смотреть не как на ошибку, а на нечто более зловещее. По свидетельству Страбона, цитировавшего Неарха:
Александра преследовало амбициозное желание – провести свою армию через Гедросию, после того как узнал, что Семирамида и Кир совершили поход в Индию, и Семирамида спасалась бегством через пустыню, причем вернулась лишь с двадцатью солдатами, а у Кира осталось в результате только семеро. Александр думал: как будет грандиозно, если ему тем же путем удастся вывести из пустыни целой и невредимой победоносную армию.
Вероятно, Александр и в самом деле хотел превзойти предыдущих властителей, но очень может быть, что, разъярившись на армию, осмелившуюся его не послушаться, он решил ее таким образом наказать. Результат в любом случае оказался бы одинаковым: гибель десятков тысяч солдат в кипящем котле пустыни. Часть людей утонула в зыбучих песках, других во время дождей снесло в океан бушующими потоками, многие погибли от жажды, других поразил солнечный удар или укус ядовитой змеи. Самого Птолемея укусила змея, но – согласно источникам – исцелило его какое-то лекарство, которое дал ему Александр. Согласно Арриану, когда Александр выбрался из пустыни, то потерял он на этом шестидесятимильном пути больше, чем за все свои военные кампании, вместе взятые. Некоторые источники говорят, что в живых из 70 000 осталось 15 000 человек.
Александра, однако, это не отрезвило, он не только не чувствовал утраты, но даже стал еще более безжалостным. Он вернулся в восточные провинции своей Персидской империи и, перед тем как начать готовить большой военный поход, устроил то, что историк Бадиан назвал «царством террора», жестоким уничтожением любой оппозиции на всех уровнях. Пока Александр был в Индии, заниматься этим ему было недосуг, зато в короткий двухлетний промежуток до самой своей смерти в Вавилоне Александр действовал с неудержимой энергией. Гарпал, друг Александра с детства, по причине некоего физического недостатка непригодный к воинским забавам, зато весьма сведущий в счете, служил у него казначеем и в отсутствие Александра жил в Индии, как султан. Гарпал привез к себе наложниц и баловал их, как цариц, пользуясь государственной казной в полное свое удовольствие. По возвращении Александра Гарпал решил бежать, прихватив с собой часть казны, которую он должен был охранять. Какое-то время он заставлял гоняться за собой по всей Греции. Наконец его выследили на Крите и убили. Впрочем, Александру и без Гарпала было кем заняться.
Кармания была первой из восточных провинций, в которую вошел Александр по возвращении из Индии. Сатрапа Кармании Аспаста обвинили в государственной измене за то, что он не оказал достаточной помощи Александру, пока тот шел по пустыне. За обвинением последовала казнь. Высокопоставленные греческие военачальники – Ситалк, Клеандр (казнивший Пармениона), Геракон и Агафон вызваны были к царю, обвинены в различных преступлениях, включая изнасилование и присвоение чужого имущества, и быстро казнены. У военачальников была армия, насчитывавшая 6000 солдат, и Александр распорядился казнить каждого десятого человека. Тот факт, что Клеандр был братом Кена, значения в глазах царя не имел. Еще два сатрапа, отец и сын, Абулит и Оксиарт, также были казнены под предлогом неоказания помощи Александру во время последней его кампании. Абулит, услышав, что ему угрожает, принес царю 3000 талантов, чтобы он сменил гнев на милость. Александр разбросал деньги перед лошадьми. Животные, разумеется, к ним не притронулись. «Ну что, какая от них польза?» – воскликнул Александр. Оксиарт, должно быть, так разозлил Александра своими извинениями, что царь схватил пику и поразил ею сатрапа. Орсин, сатрап Персии, принес дары царю, а вот фаворита Александра, красивого, но злобного Багоя, проигнорировал, а при этом еще и сказал ему, что всегда готов одаривать царя, но только не его шлюх. Очень скоро с легкой руки Багоя против Орсина выдвинули целый ряд обвинений. Вместе с македонцем Полимахом Орсин пал жертвой царя-тирана.
Александр упорно внедрял в стране персидские обычаи. Он взял себе еще двух жен – дочерей персидских царей (дочь Оха и старшую дочь Дария) – и обязал своих военачальников последовать его примеру – жениться на персиянках. Со стороны казалось, что событие это праздничное, но на самом деле отношение командиров к вынужденным бракам было весьма негативным. Как только Александр умер, все его командиры, за исключением Селевка, отреклись от персидских жен. Историки же приветствовали навязанные царем браки, утверждая, что Александр сделал смелую попытку объединения двух культур. А вот македонские воины, напротив, хотели выбирать себе жен сами, что впоследствии и доказали, расторгнув персидские браки. Брачная стратегия Александра могла иметь и более мрачную цель. Филоту, например, выдала его любовница Антигона. Были и исключения: персидские дамы благородных кровей, Сисигамбис и Роксана, были Александру преданы. Заставляя военачальников жениться на персиянках, Александр думал о собственной безопасности: теперь у него в каждом доме было по шпионке. Александр занимался не только брачными союзами, он укреплял в армии персидский контингент. Одна из ранних инициатив Александра в этом отношении уже дала плоды. Тридцать тысяч персидских юношей из северо-восточных провинций выучились в заведении, которое можно было бы приравнять к современной военной академии. В Сузы они приехали летом 324 года до н. э. Эти молодые воины, которых Александр называл эпигонами,последователями, были превосходно выучены и готовы к сражениям. Македонцы над ними посмеивались, называли «юными военными танцорами», однако в душе сильно беспокоились. Эпигоны должны были стать ядром гвардии, новой образцовой армии.