Александра Коллонтай — дипломат и куртизанка

Ицелев Лнонид Израилевич

Опустив голову, она шла в пустую конюшню, где стоял только серенький ослик. Шуре подарил его секретарь отца, болгарин Словейко. Прижавшись щекой к мягкой пушистой щеке ослика, она обнимала его за шею и шептала на ухо: «Ты ведь знаешь, что я твой друг и что я очень тебя люблю, но почему ты не лошадь?»

В Софии Шура познакомилась со своей ровесницей, жившей в соседнем доме. — Зоей Шадурской. Зоя станет для Шуры самым дорогим человеком в мире. Вместе переживут они годы политической эмиграции, вместе будут помогать партии Ленина класть первые кирпичики Советского Союза.

Отец Зои был членом Военного суда. Зоина мать совсем молоденькая женщина, она вышла замуж в пятнадцать лет, дружила

с Шуриными сёстрами, хотя у неё уже были три дочери. Она мало занималась своими девочками, участвовала в любительских спектаклях, танцевала в офицерском собрании и ездила с офицерами в горы на пикники.

Раньше Шуре приходилось играть только с мальчиками, а мальчики любили драться, и это не всегда было приятно. С Зоей же можно было разговаривать. Она умела читать и сама читала в газетах то, что писалось большими буквами. Шура уважала Зою за её знания. Как-то, качаясь на качелях, Шура спросила, что такое конституция. Зоя ответила без запинки:

— Конституция — это такая синяя тетрадь, она лежит на столе у моего папы, и в ней записаны все правила, как болгары должны жить, чтобы стать свободными и быть счастливыми. Папа мне всё это объяснил. Турки уничтожили все болгарские законы, но русские вернули эти законы болгарам, и теперь на Народном собрании синюю тетрадь русские подарят болгарам, и Народное собрание будет жить так, как написано в конституции, и все будут слушаться правил, которые там записаны.

У Шуры в доме очень много спорили о конституции. Мама говорила, что конституцию составил отец по образцу финской конституции. Шура плохо помнила Финляндию, но знала, что там находилась дедушкина усадьба Кууза и там росла очень вкусная, сладкая малина. Ещё там был большой сад, где можно было играть в прятки. Шура считала, что болгарская конституция должна быть хорошей, если она будет похожа на дедушкину усадьбу.

В солнечный апрельский день 1879 года Народное собрание приняло разработанный отцом проект конституции. В этот день воздух в доме был наполнен ароматом фиалок. Букеты цветов стояли во всех вазах и горшочках и даже в вёдрах. У рояля Женя и Зоин отец разучивали дуэт из оперы «Русалка». Женин чистый голос звучал на весь дом. Зоин отец был главным режиссёром любительского театра. Он дирижировал и пел вполголоса, чтобы лучше слышать Женю.

Когда рассыльный принёс телеграмму из Тырнова о решении Народного собрания, Зоин папа обнял Шуриного отца, поцеловал маму в обе щеки, расцеловался с сёстрами и пытался обнять мисс Годжон, но она нашла это неприличным и убежала в кухню.

В дом стали приходить болгары, иногда целые делегации, чтобы поздравить отца, а болгарские женщины приносили девочкам вкусные турецкие сладости.

Но настроение этого дня длилось недолго. Царь отозвал генерала Домонтовича в Петербург, обвинив его в том, что он был вдохновителем либеральной конституции. С восшествием на болгарский престол принца Батгенберга демократические силы в стране были подавлены, а секретарь Домонтовича Словейко — тот, что подарил Шуре ослика, — вскоре был расстрелян.

Жизнь резко переменилась. Гости не приходили, сёстры не ездили больше верхом в горы. Любительские спектакли не ставились. В доме все были заняты упаковкой вещей. Всюду стояли ящики, валялось сено и обёрточная бумага.

Софию Домонтовичи покинули в мае. Когда коляска выехала за ворота дома, все плакали.

До Варны они добрались на лошадях, а оттуда на обыкновенном пассажирском пароходе вернулись в Россию.

В Петербурге стояло жаркое душное лето. Домонтовичи поселились в каком-то чужом доме. Сестёр временно послали жить к их настоящему отцу — Мравинскому. Без них в доме стало пусто и скучно. Когда отец возвращался

домой, родители ходили по комнатам в обнимку и о чём-то шептались, не обращая на Шуру внимания. До неё лишь долетали какие-то непонятные слова: «лишение всех прав», «ссылка», «разжалование».

Шуре было страшно. Ночами она долго плакала, и её промокшая подушка сползала на бегавших по полу чёрных и бурых тараканов...

Но оказалось, что все страхи были напрасны. Военный министр рапортом генерала Домонтовича остался доволен и назначил его на службу в Генеральный штаб. После этого вся семья вновь переехала на Среднеподьяческую улицу.

Шура была рада возвратиться в свой старый дом, но после привольных дней в Софии жизнь в Петербурге стала особенно серой. Хотя сёстры опять жили с Шурой, они с ней больше не играли. Теперь они были взрослыми барышнями. Адель ездила на балы, кокетничала с молодыми людьми. А Женя до позднего времени готовилась к экзаменам на аттестат зрелости. Она твёрдо решила учиться пению и стать оперной певицей.

Единственными Шуриными друзьями были мальчики-полотёры, раз в неделю приходившие в барский дом натирать полы. Шуре нравилось, как они ловко, как бы танцуя, скользили по паркету, а главное — они разговаривали с ней как со взрослой и называли её «барышня». Больше всех Шуре нравился пятнадцатилетний рыжий мальчик Андрюша. Он был весёлый, знал грамоту и любил обсуждать написанное в газетах.

После двух лет, прожитых под тёмно-синим, как бархат, небом Софии, особенно трудно было привыкать к серому небу и долгим бесцветным петербургским вечерам. В Болгарии вся её жизнь проходила в саду возле дома, а здесь мисс Годжон лишь изредка ходила с Шурой в Юсуповский или в расположенный ещё дальше Александровский сад. Идти туда нужно было долго, а постоянное сопровождение гувернантки отбивало всякий интерес к прогулкам.

Как-то поздней осенью Шура пошла с мисс Годжон гулять. Когда они проходили по Фонарному переулку, англичанке понадобилось сходить по нужде. Возвращаться домой было далеко, до ближайшей общественной уборной ей тоже было не дойти. Бедняжке ничего не оставалось делать, как забежать в первую попавшуюся подворотню.

Мисс Годжон была на редкость стыдлива, она даже не купалась в присутствии домашних приживалок, так как считала безнравственным раздеваться при людях. Англичанка велела Шуре смотреть в сторону и забежала в тёмный закоулок двора. На мгновение Шура обрела свободу. Она оглядела двор. Обыкновенный петербургский двор-колодец. Шура представила себе, что находится во дворе старинного замка. Окна первого этажа узкие и с решётками — это, конечно, бойницы. Но почему стёкла в окнах закрашены белой краской? Шура подошла поближе и заглянула в стекло, краешек которого был расчищен. Голые дяденьки сидели на длинных каменных скамейках и мылись. Шура поняла, что это была баня. Она никогда раньше не видела голых людей, ни мужчин, ни женщин. У голых мальчиков оказывается совсем всё не так, как у девочек!.. Подошедшая мисс Годжон была настолько смущена только что содеянным, что даже не обратила внимания на то, как Шура, стоя на цыпочках, внимательно вглядывается в окно первого этажа.

Несколько дней Шура ходила под впечатлением увиденного. Днём, разглядывая из окна столовой марширующих по улице юнкеров, она представляла себе, что у них там под яркой красивой формой. Ночью ей снились толпящиеся над её кроватью тётушки, между ног у которых болтались колбаски. Шура понимала, что она ещё маленькая, чтобы близко видеть голых дяденек. Но Женя и Адель всегда говорили, что она упрямая и, чего захочет, того добьётся. Значит, надо добиваться.

Когда полотёр Андрюша в очередной раз пришёл натирать пол, он, как обычно, завёл разговор о турках и англичанах.