Александра - наказание Господне
Шрифт:
– Прекрати! – Адашев сердито свел брови. – Терпеть не могу подобные романтические бредни! Для меня важнее всего на свете порядок и спокойствие в собственном доме и семье, а Полина вполне с этим справится. На мой взгляд, в ней есть все, что поможет ей стать хорошей матерью и женой. Она искренне желает мальчишкам добра, неплохо ладит с ними, и мне этого достаточно...
– А ты уверен, что настолько хорошо ее знаешь?
– Я привык доверять своим впечатлениям и еще ни разу не ошибся в этом.
– По-моему, ты самоуверен сверх меры! Мой совет, отложи свое решение хотя бы до Рождества. Ничего не случится, если баронесса
– Ты что-то знаешь о ней, но не решаешься рассказать мне? – Адашев натянул поводья, и Тамерлан остановился на краю высокого обрыва. – О ней ходит много слухов, но сплетни – удел каждой хорошенькой и к тому же одинокой женщины. Я им не верю, Павлуша!
Верменич слегка пожал плечами:
– Я ни в чем не собираюсь тебя убеждать. И роль престарелой сплетницы не мое амплуа, Кирилл. Просто хочу напомнить о том разочаровании, которое тебе принес первый брак, а в нем не хватало лишь такой ничтожной малости, как любовь!
– А много ли радости от тех великих любовей, которыми переполнена твоя жизнь, Павел? Или ты более меня счастлив? – Князь изо всех сил огрел Тамерлана плеткой, и конь, опешивший от подобной несправедливости, недовольно заржал и принялся по узкому уступу спускаться с обрыва на берег озера. Оказавшись на ровном месте, Адашев спешился и прокричал застывшему наверху приятелю: – Желание продолжить свой род свойственно любому живому существу. Но только человек сподобился распускать слюни по якобы неземным чувствам. Ко всему надо подходить гораздо проще и естественнее!..
В следующее мгновение Павел оказался рядом с ним, Адашев впервые увидел своего друга разъяренным.
– Ты жалкий и низкий циник, Кирилл! – Верменич, соскочив с дончака, ухватил приятеля за отвороты казакина. – Не смей подобным образом говорить о самом светлом из всех человеческих чувств, тем более если сам его так и не испытал! Теперь я вижу, что ты действительно глупец и ничего не смыслишь в женщинах, раз готов первой же подвернувшейся под руку красотке сделать предложение...
– Что ты сказал? – Адашев в свою очередь притянул Павла к себе.
– То, что слышал! – резко оттолкнув его, Верменич вскочил на Шалого. – Очень мне хочется посмотреть на тебя, когда ты по-настоящему влюбишься, а это произойдет непременно, потому что я знаю тебя лучше, чем ты самого себя. Но брак с баронессой окажется, уверяю тебя, тяжелее тех колодок, в которых турки пленных обряжают, чтобы те не сбежали...
– Постой, брат! – Князь ухватился за седло Павла. – Я совсем не хочу ссориться и согласен повременить с предложением...
– Это будет самым разумным на сей момент! И прислушайся к моему совету, Кирилл! Наведи справки о самой баронессе и ее кузене Кирдягине.
– Ты, вероятно, прав, Павел. – Адашев посмотрел на друга. – Но я уверен, что твои подозрения напрасны.
– Братец ты мой, жен нам, конечно, подбирают на небесах, но чем черт не шутит, когда бог спит! И твоя Полина вполне может оказаться совсем не тем милым ангелочком, каким хочет предстать в твоих глазах...
– Согласись, что в некоторых вопросах ты из меня веревки вьешь, Павлуша?
– Вот как раз в этих вопросах, а не в баталиях с учителями и собственными детьми ты и должен проявить необходимую твердость. Кстати, как там поживает мой набор курительных трубок?
– Ты слишком самоуверен, и, если я прислушиваюсь к некоторым
– Помнится, кто-то утверждал, что гувернантка сбежит на следующее утро?
– Ну и утверждал, что из этого? – Адашев расстегнул казакин. – У меня от споров с тобой из ушей уже пар идет, а из ноздрей дым валит.
– Не уходишь ли ты от разговора о дальнейшей судьбе моих трубок?
– Слушай, что ты от меня хочешь? Я сегодня первый раз за полмесяца отправился прогуляться со своим лучшим другом, а он делает все, чтобы разозлить меня. Что, у нас не о чем больше поговорить, как об этой рыжей гувернантке? – недовольно пробурчал князь, но заметил, что Павел его не слушает, а приподнявшись в стременах, куда-то смотрит. Подъехав к нему, Адашев заметил черные фигурки, копошившиеся на льду в полуверсте от них.
Всадники пришпорили лошадей и вскоре оказались вблизи вывороченного огромного дерева, чьи корни подточило весеннее половодье. Спешившись, они оставили лошадей, а сами подошли к самой кромке льда.
Две женщины в окружении десятка ребятишек, среди которых князь узнал и своих отпрысков, усердно расчищали лед от снега. Вся компания была настолько увлечена, что не заметила двух наблюдателей, которые, переглянувшись, отступили в сень поваленного дерева.
– Сдается мне, они готовятся кататься на коньках, – прошептал Верменич.
– Похоже! – также шепотом согласился Адашев. – Хотя мои никогда на коньках не стояли... – Он проводил взглядом две маленькие фигурки, бойко заскользившие по льду вслед за женщинами. Деревенские мальчишки в сопровождении двух лохматых псов носились по льду вслед за барчуками, падали, поднимались, хохотали, образовав кучу малу. Князю вдруг показалось, что это они с Пашкой вновь стали десятилетними мальчиками и, вырвавшись из-под контроля няньки и учителей, мчатся как угорелые на коньках, и единственная их забота не расквасить нос и вернуться домой в относительно целой одежде, чтобы избежать нудных нотаций какой-нибудь очередной мадемуазель...
– Да-а! – протянул Павел, весело ткнув Кирилла в бок. – Девица-то, оказывается, не промах, знает, от чего мальчишки с ума сходят!
Князь еще некоторое время наблюдал за сыновьями. Старший Андрей лихо скользил в любом направлении и пытался даже пробежаться наперегонки с гувернанткой, но был оставлен далеко позади и, махнув рукой, принялся догонять деревенских приятелей, пока не свалился на лед, после чего устроился на бревне, передав коньки одному из пареньков.
Младший Илья на коньках держался еще неуверенно, катался медленно и чинно, ухватившись за руку горничной, с опаской озираясь на чересчур прыткого Андрея и шумных его приятелей. Князь заметил, что Серафима что-то говорит мальчику, а он, задрав голову, радостно улыбается ей в ответ. Один раз девушка вытащила из кармана большой носовой платок и заставила Илью высморкаться. У Адашева сжалось сердце. Этот жест заставил его ощутить нестерпимое чувство вины перед сыновьями. Вечные дела и заботы лишили его возможности общаться с детьми, как это делалось раньше перед сном в его кабинете. И хотя мальчики немного дичились его и не всегда бывали откровенны, он все про них знал, получая ежедневный отчет от Агафьи.