Александрин. Огненный цветок Вальхейма
Шрифт:
У меня чуть пиала из рук не выпала, когда под сводами бального зала прогремел приказ:
— На колени!
— Что про… стите? — опешил де Париньяк, цветом лица сливаясь всё с теми же манжетами. Казалось, ещё немного, и роскошная одежда его сиятельства воспламенится, и он сгорит от стыда.
Не знаю почему, но мне тоже стало стыдно. Наверное, из солидарности с графом. А ещё захотелось под пол провалиться. Пусть бы меня погребло под этим мраморным великолепием, в котором отражались хрустальная люстра, подсвеченная огнями, и гости Оржентеля, застывшие истуканами. До зубовного скрежета надоело чувствовать на себе их липкие взгляды.
Как будто здесь больше не на кого пялиться.
— На колени, —
— Маркиз, не устраивайте здесь представлений! — возмутился было его величество поведением своего защитника, которое было на грани всех приличий. Или, скорее, уже давно перевалило за эту самую грань.
Венценосного осадила правительница. Накрыла маленькую пухлую ручку, унизанную перстнями, своей и покровительственным тоном велела:
— Продолжайте, маркиз.
— Но… — вроде как попытался отстоять свою позицию монарх.
Правда, на большее его не хватило, слово снова взяла королева:
— Была задета честь моей фрейлины. Совершенно справедливо, что его светлость жаждет возмездия.
Как оказалось, от всевидящего ока государыни не могло укрыться ни одно событие на подведомственной ей территории.
Не знаю, чего там жаждал его мстительная светлость, а вот я, наблюдая за графом, тяжело опускающимся на колени, не испытывала ни малейшего удовлетворения. И пока его сиятельство мямлил, выталкивая слова извинения с таким видом, будто его рвало ими, я бы с радостью и во Мглу провалилась. Лишь бы оказаться как можно дальше и, пусть и косвенно, не принимать участия в этой унизительной сцене.
Исполнил, видите ли, супружеский долг! И снова моё имя будут полоскать, как давно нестиранное бельё, нуждающееся в тщательной чистке. И наверняка пронырливые придворные костьми лягут, но выяснят, что стало причиной конфликта.
То, о чём мне хотелось забыть и никогда больше не вспоминать. Но стараниями мужа другие теперь точно не забудут. По крайней мере, нескоро.
Напоровшись взглядом на Серен, злорадно ухмыльнувшуюся, я отвернулась. Повсюду мельтешили лица, сейчас выражавшие самые разнообразные чувства. Но если на некоторых и читалось сочувствие, обращено оно было к графу. А мне снова достались неприязнь и укор.
Я по-прежнему была здесь чужачкой, из-за которой пострадал свой.
Не в силах больше находиться в помещении, превратившемся для меня в пыточную, я поступила так, как наверняка мечтал поступить граф: дала дёру. А оказавшись в благодатном полумраке, подхватив юбки, заспешила по галерее к лестнице.
Правда, далеко убежать не успела. За спиной раздалось, пригвоздив к полу, раздражённо-жёсткое:
— Александрин!
Как ещё не гаркнул: «Стоять!»…
— Ты снова убегаешь, — нагнал меня маркиз.
— А ты снова меня преследуешь. Зачем нужно было устраивать эту комедию?!
— Комедию? Ублюдка следовало наказать, — прячась под маской невозмутимости, ровно заявил Страж.
— На глазах у всего двора?!
— Когда утром узнал о случившемся, первым моим порывом было найти и убить жирную тварь. Как видишь, я сдержался. Де Париньяку повезло. Отделался лёгким унижением. А другим урок — больше никто не посмеет тебя коснуться.
«Убить? Это что, шутка?» — мрачно покосилась на мужа. Понять по непроницаемой физиономии, говорил ли де Шалон серьёзно или же просто неудачно пошутил, не представлялось возможным.
Если иронии не было, готова признать: я совершенно не знаю этого человека. Согласна, граф мерзавец. Но ведь не убивать же его за это. За то, чего даже не было!
Оставаясь верной самой себе, ускорила шаг. Толку говорить? Всё равно он меня не слышит.
Но после слов маркиза:
— Думал, ты хотела, чтобы я его наказал, — в которых сквозили упрёк и привычный холод, не сдержавшись, развернулась и выпалила:
— В этом твоя проблема, Моран: ты всегда думаешь за меня. Принимаешь решения за меня. Решил жениться — женился. Захотел убить — убил. Мне повезло, что под руку тебе тогда подвернулась псевдо-Александрин. А если бы нет? — Меня передёрнуло от страшного, болезненного воспоминания. Стража — перекосило. — Ты вроде как пытаешься всё исправить, но на самом деле ведь ничего не меняется. Ты всё такой же. А я в твоей жизни по-прежнему играю роль непонятного дополнения. Чего-то вроде тебе и нужного, но только ты и сам не определился, зачем. Ладно, раньше тебя интересовало моё тело. А что теперь?
Замерла, затаив дыхание, а потом… усмехнулась горько. Его светлость не спешил нарушать затянувшееся молчание и давать ответ, который я, глупая, вопреки всему, всё ещё надеялась от него услышать.
— Ты лишаешь меня магии, когда тебе вздумается…
— Я пытался. Тебя. Защитить, — перебил, чеканя каждое слово, раня своим холодом. — Очень жаль, что во всех моих поступках ты видишь только плохое, Александрин.
— Возможно, будь ты более открытым и откровенным со мной, считайся ты с моим мнением, я бы поняла и приняла твои решения. Но ты привык поступать по-своему, привык отгораживаться от меня. Знаешь, что я к тебе испытываю, и умело играешь на моих чувствах, чтобы снова к себе привязать. — Наверное, следовало прекратить, ведь моя пылкая речь, полная боли и обиды, точивших мне сердце, разъедавших душу, совсем не возымела действия — ни один мускул не дрогнул на лице чародея. И тем не менее я уже не могла остановиться, выплёскивала на него всё, что накопилось за последнее время: — Возможно, это срабатывало с Серен. Ты не считался с ней, она — с тобой. А любой конфликт улаживался с помощью постели. Но это не нормальные отношения, и я не хочу быть их частью. Я не Серен. И не кроткая провинциалка, которая явилась в Валь-де-Манн по приказу новоявленного жениха. Та Александрин осталась в прошлом, а новую ты в упор не замечаешь.
Тяжёлая поступь Стража разнеслась по галерее, отголосками зазвучала в её тёмной глубине. Моран схватил меня за руку. Притянул к себе, опалив дыханием губы.
— Как же тебе открыться, если ты не перестаёшь меня отталкивать? Говоришь, что ненавидишь и презираешь, и тут же упрекаешь в том, что это я от тебя отгораживаюсь. Ты то хочешь оказаться от меня как можно дальше, то сама тянешься ко мне. И я уже сам не понимаю, как мне себя с тобой вести. Определись, что же тебе на самом деле нужно, Александрин. Свобода? — пальцы чародея соскользнули с запястья, забирая с собой тепло его прикосновения. — Силой удерживать не стану. Попросишь отпустить — отпущу. Хотя, — взгляд, полный горечи и сожаления — по крайней мере, мне очень хотелось, чтобы он выражал именно эти чувства, — замер на моём лице, — буду надеяться, ты не сделаешь этого с нами.
Моран ушёл. Обессиленная и опустошённая очередной баталией, в которой проиграли оба — и я, и он, приникла к стене и закрыла глаза.
Что нужно мне? Всего лишь услышать слова, которые, возможно, могли бы ещё что-то изменить и исправить.
Слова, что в видениях про Серен я слышала не раз. Самые сокровенные, что он не переставал ей повторять.
Слова, которые когда-то, не жалея, дарил ей.
Не мне.
— Говорят, мадмуазель дю Файи отравилась.
— Девчонка оказалась упрямой. Грозилась не отдать кристалл, если не узнает, что в нём такого особенного, — протягивая кардиналу кулон — прозрачный, как родниковая вода, камень в оправе из чернёного серебра, прошелестела ведьма и обнажила гнилые зубы в ядовитой усмешке. — Пришлось угостить её зельем.