Александрийская гемма
Шрифт:
— Шутить изволите.
— Нет, я серьезно. Твой профессор самогоноварением не увлекался? Сейчас многие балуются.
— Только этого мне не хватало… Силу взрыва рассчитать сможете? В самом первом приближении.
— Плевое дело.
— Большего мне пока и не надо. А на смолы наплюйте — не до научных открытий…
— Спасибо, Люсин, снял камень с души. У меня от этих смол головокружение. Все хроматографические колонки загружены.
— Извините. Это мы по безграмотности задание неправильно сформулировали. Главное — взрыв… Мы еще вам корешок какой-то сдавали. Если не очень сложно… Короче говоря, хотелось бы знать,
— Попробуем, чем черт не шутит.
— Возможно, мы узнаем тогда, какой гомункул вызревал в реторте, — пошутил Люсин.
Визит в лабораторию, несмотря на полное отсутствие каких бы то ни было конкретных результатов, все же принес известную разрядку. Люсин был рад и тому, что хоть немного успокоился, переключился. На своем столе он нашел должным порядком оформленное заключение дактилоскописта. Обнаруженные на стеклянных предметах отпечатки принадлежали одному и тому же лицу, которое в картотеке не значилось.
Скорее всего, сам Солитов — напрашивался единственно приемлемый вывод.
Перелистав перекидной календарь, Владимир Константинович позвонил в МХТИ, на кафедру.
Глава четвертая. МАЗЬ ВЕДЬМ
Люсин проснулся задолго до сигнала будильника в угнетенном состоянии духа. В неравном единоборстве с бытом он терпел поражение за поражением. При одной мысли о накопившейся груде самых неотложных дел панически сжималось сердце. Квартира пребывала в удручающем небрежении. Пластиковый мешок уже не вмещал истосковавшегося по прачечной белья. В кухне стало некуда деться от стеклянной посуды всевозможных калибров. Бог с ними, с пустыми бутылками, но когда даже майонезные баночки, потеряв всякий стыд, начинают неприкаянно перекатываться под ногами, значит, дело швах. Но если бы только это! Ждал своей очереди телевизор, который вдруг зачем-то перешел на трансляцию негативного изображения. Испарившийся на добрую треть аквариум, где за напрочь позеленевшими стеклами, возможно, еще и плавали одичавшие рыбы, терзал и без того уязвленную совесть. И нужно было платить за коммунальные услуги, прежде всего за телефон, и выкупать подписные тома и вызвонить сантехника, чтоб заменил прохудившийся смеситель. О второстепенных проблемах, вроде химчистки или книг, для которых не хватило места на стеллажах, даже и думать не стоило. Все, что непосредственно не угрожало жизни, могло подождать.
«Заболеть, что ли», — тоскливо возмечтал Люсин, вылеживая оставшиеся до подъема минуты. С того счастливого субботника, когда Лялька, жена Березовского, объявив всеобщую мобилизацию, кое-как наладила его холостяцкое жилье, минуло добрых четыре месяца, отмеченных безжалостным нарастанием энтропии или, попросту, хаоса. Едва ли в обозримом будущем судьба вновь одарит подобной удачей. Неловко даже мечтать о таком порядочному человеку. После звонка неумолимо сжимавшаяся вокруг горла петля дала слабину. День покатился по наезженной колее.
По пути в управление Люсин ухитрился забежать в сберкассу, где сделал широкий жест, оплатив телефон за полгода вперед. Этот в значительной мере символический акт — остальные платежи были заморожены до получки — помог ему окончательно сбросить унизительное бремя забот, которые почему-то считаются мелкими. Окрыленный удачей, он позвонил в МХТИ и с поразившей его самого легкостью вышел на ученого секретаря кафедры —
Институт жил отголосками приемной страды. В сумрачном вестибюле слонялись еще сохранявшие надежду абитуриенты, чьих имен не оказалось в списках, и как в воду опущенные родители. С какой завистью смотрели они на оживленно-озабоченных парней и девушек с набитыми консервными банками рюкзаками. Зачислены, распределены по группам и едут теперь на картошку — счастливцы! Настоящие баловни судьбы.
Люсин, чье обычно безотказное удостоверение оказалось малодейственным в сложившейся обстановке, был вынужден чуть ли не клясться, что он не к ректору и вообще не по приему.
Взлетев по широкой старинной лестнице на третий этаж, он быстро нашел обитую искусственной кожей дверь с табличкой: «Кафедра биоорганической химии». На другой, привинченной чуть пониже, перечислялись академические титулы Г. М. Солитова. Отчужденно, как с надгробной плиты, блестели амальгамированные буквы.
Наталья Андриановна, оказавшаяся не только доцентом, но и настоящей красавицей, приняла Владимира Константиновича в кабинете шефа.
— Есть какие-нибудь известия? — Ее зеленоватые глаза тревожно расширились. — О Георгии Мартыновиче?
— К сожалению, ничего нового. — Люсин ненароком окинул темные резные шкафы и старые кожаные кресла. Пожалуй, ничто в этой сумрачной комнате, сберегавшей канцелярский стиль минувших эпох, не выдавало эксцентричных пристрастий владельца. И прежде всего корешки за стеклянными дверцами: пузатые справочники на русском, немецком и английском языках, химические журналы, учебники. Никакого золотого тиснения. Сплошь сиротский коленкор отчетов и диссертаций.
— У нас дважды было полное переоборудование. — Она по-своему истолковала его ищущий взгляд. — Но Георгий Мартынович попросил ничего не трогать… Садитесь сюда, тут вам будет удобнее.
— Я рад, что наконец смог увидеться с вами. — Люсин сначала присел на вытертый до блеска краешек, а потом осторожно продвинулся вглубь. — Вам передавали, что я звонил?
— Да, мне говорили… Я ведь ничего не знала. Только вчера вернулась в Москву — и на тебе… Кошмар какой-то! До сих пор в себя не приду. Как, по-вашему мнению, есть хоть какая-нибудь надежда?
— Надежда на что, Наталья Андриановна? — спросил он с печальной прямотой.
— Найти Георгия Мартыновича, — затрудненно сглотнув, пролепетала она.
— Найти, — вздохнул Люсин, включив портативный магнитофон. — Ничего, если я запишу наш разговор? Ведь никогда не знаешь заранее, какая мелочь может неожиданно пригодиться…
— Пожалуйста, — с несколько нарочитой небрежностью разрешила Наталья Андриановна. — Есть хоть какие-нибудь шансы на то, что он… еще жив?
— Вы сами верите в это? Ведь сколько времени прошло…
— Вы правы, конечно, — Наталья Андриановна развела и тотчас вновь соединила кончики пальцев. — Но старики иногда уходят из дому. Вы понимаете? Мой покойный отец однажды пропадал целых два дня… Впрочем, что я болтаю? Простите.