Альфа-1 (сборник)
Шрифт:
— Да что вы, Лейбен! — К ним, улыбаясь, подошел альбертец. — Наша метелочка и комара не опрокинула бы. Это же всего только стеклянные мононити.
— Пыль из будущего, — проворчал Лейбен. — О чем она вам поведает? Что в будущем имеется пыль?
— Если бы мы могли добыть частичку штуки, зажатой в его руке!
— В руке? — переспросила Майра, а Сирил принялся лихорадочно перелистывать брошюру.
— Мы нацелили на нее анализатор, — альбертец понизил голос. — Спектроскоп. Мы знаем, там что-то есть. Или, во всяком случае, было. Но получить более или менее четкие результаты никак не удается. Оно сильно повреждено.
— Ну, когда в него тычут, пытаются
— ДЕСЯТЬ МИНУТ! — прокричал распорядитель с мегафоном. — Займите свои места, сограждане и гости.
Покаяне расселись на нескольких скамьях, напевая древнюю молитву:
— Ми-зе-ри-кордия! Ора про нобис! [1]
Нарастало напряжение. В большом шатре было жарко и очень душно. Рассыльный из канцелярии мэра ужом проскользнул сквозь толпу, знаками приглашая Лейбена и его гостей сесть в кресла для почетных приглашенных на втором ярусе с «лицевой» стороны. Прямо перед ними у ограды один из проповедников покаянно спорил с альбертцем за место, занятое анализатором: на него же возложена миссия заглянуть в глаза Нашего Джона!
1
«Милосердие! Молись за нас!» (лат). Отрывки из католических молитв
— А он правда способен нас видеть? — спросила Майра у дяди.
— Ну-ка, поморгай! — сказал Лейбен. — И вообрази, что всякий раз, когда твои веки размыкаются, ты видишь уже другое. Морг-морг-морг — и лишь богу известно, сколько это уже длится.
— Ми-зе-ре-ре, пек-кави [2] , - выводили покаяне, и вдруг пронзительно проржало сопрано: — Да мину-у-ует нас багрец гре-е-ха!
— По их верованиям, его кислородный индикатор стал красным потому, что указывает на состояние их душ! — засмеялся Лейбен. — Что же, их душам придется оставаться проклятыми еще довольно долго. Резервный кислород Джон Делгано расходует уже пятьсот лет… Точнее сказать, он еще будет оставаться на резерве грядущие наши пятьсот лет. Полсекунды его времени равняются нашему году. Звукозапись свидетельствует, что он все еще дышит более или менее нормально, а рассчитан резерв на двадцать минут. Иными словами, спасение они обретут где-нибудь около семисотого года, если, конечно, протянут так долго.
2
Помилуй! Грешен! (лат)
— ПЯТЬ МИНУТ! Занимайте свои места, сограждане и гости. Садитесь, пожалуйста, не мешайте смотреть другим. Садитесь, ребята!
— Тут сказано, что мы услышим его голос в переговорном устройстве, шепнул Сирил. — А вы знаете, что он говорит?
— Слышен практически только двадцатицикловый вой, — шепнул в ответ Лейбен. — Анализаторы выделили что-то вроде «эй» — обрывок древнего слова. Чтобы получить достаточно для перевода, понадобятся века.
— Какая-то весть?
— Кто знает? Может быть, конец какою-то распоряжения: скорей, сильней. Или просто возглас. Вариантов слишком много.
Шум в шатре замирал. Пухлый малыш у ограды захныкал, и мать посадила его к себе на колени. Стало слышно, как верующие бормочут молитвы и шелестят цветы — члены Святой Радости по ту сторону огороженного центра взяли их на изготовку.
— Почему мы не ставим по нему часы?
— Время
— ОДНА МИНУТА!
Воцарилась глубокая тишина, оттеняемая лишь бормотанием молящихся. Где-то снаружи закудахтала курица. Голая земля внутри ограды выглядела совершенно обыкновенной. Серебристые нити анализатора над ней чуть колыхались от дыхания сотни человек. Было слышно, как тикает другой анализатор.
Одна долгая секунда сменяла другую, но ничего не происходило.
Воздух словно чуть зажужжал. И в тот же миг Майра уловила неясное движение за оградой слева от себя.
Жужжание обрело ритм, как-то странно оборвалось — и внезапно все разом произошло.
Их оглушил звук. Резко, невыносимо повышаясь, он словно разорвал воздух, что-то будто катилось и кувыркалось в пространстве. Раздался скрежещущий воющий рев и…
Возник он.
Плотный, огромный — огромный человек в костюме чудовища: вместо головы тускло-бронзовый прозрачный шар, в нем — человеческое лицо, темный мазок раскрытого рта. Немыслимая поза — ноги выброшены вперед, торс откинут, руки в неподвижном судорожном взмахе. Хотя он, казалось, бешено устремлялся вперед, все оставалось окаменевшим, и только одна нога не то чуть-чуть опустилась, не то чуть-чуть вытянулась…
…И тут же он исчез, в грохоте грома, сразу и абсолютно, оставив только невероятный отпечаток на ретине сотни пар перенапряженных глаз. Воздух гудел, дрожал, и в нем поднималась волна пыли, смешанной с дымом.
— О-о! Господи! — воскликнула Майра, ухватившись за Сирила, но ее никто не услышал.
Вокруг раздавались рыдания и стоны.
— Он меня увидел! Он меня увидел! — кричала какая-то женщина.
Некоторые в ошеломлении швыряли конфетти в пустое облако пыли, но остальные вообще о них забыли. Дети ревели в голос.
— Он меня увидел! — истерически вопила женщина.
— Багрец! Господи, спаси нас и помилуй! — произнес нараспев глубокий бас.
Майра услышала, как Лейбен свирепо выругался, и снова посмотрела через ограду. Пыль уже оседала, и она увидела, что треножник с анализатором опрокинулся почти на середину участка. В него упирался бугорок золы, оставшейся от букета. Верхняя половина треножника словно испарилась. Или расплавилась? От нитей не осталось ничего.
— Какой-то идиот кинул в него цветы. Идемте. Выберемся отсюда.
— Треножник упал, и он об него споткнулся? — спросила Майра, проталкиваясь к выходу.
— А она все еще красная, эта его кислородная штука! — сказал у нее над головой Сирил. — Время милосердия еще не пришло, э, Лейбен?
— Ш-ш-ш! — Майра перехватила угрюмый взгляд пастыря покаян.
Они протолкались через турникет и вышли в залитый солнцем парк. Кругом слышались восклицания, люди переговаривались громко, возбужденно, но с видимым облегчением.
— Это было ужасно! — простонала Майра вполголоса. — Я как-то не верила, что он настоящий, живой человек. Но он же есть. Есть! Почему мы не можем ему помочь? Это мы сбили его с ног?
— Не знаю. Навряд ли, — буркнул ее дядя.
Они сели, обмахиваясь, возле стелы, еще укрытой простыней.
— Мы изменили прошлое? — Сирил засмеялся, с любовью глядя на свою женку. Но почему она надела такие странные серьги? Ах, да это те, которые он купил ей, когда они остановились возле индейского пуэбло!
— Но ведь альбертцы не так уж виноваты, — продолжала Майра, словно эта мысль ее преследовала. — Все этот букет! — Она вытерла мокрый лоб.
— Инструмент или суеверие? — усмехнулся Сирил. — Чья вина — любви или науки?