Альфа и Омега. Книга 2
Шрифт:
— Пока? — переспросила я. — Вы думаете, что может настать такое время, когда общество будет готово принять гендерно нечистого священнослужителя?
— Наверное, в этом и кроется корень проблемы, — задумчиво проговорил Дуглас. — В самих этих словах — гендерно нечистый. Я сам долгое время воспринимал их как должное, не видя в этом ровным счетом ничего унизительного или дискриминирующего. Ты просто привыкаешь жить в какой-то реальности с определенным набором… дефиниций и устойчивых выражений. А потом в какой-то момент вдумываешься в их смысл, и тогда становится не по себе. Называя бестий, подобных Дани, нечистыми, Церковь Чистых дней как бы отторгает их, выводит за границы собственной парадигмы, противопоставляет самой себе. Чтобы изменить свое отношение к таким, как он, мы должны в первую очередь отказаться от самого этого определения. Вообще в принципе. Все бестии равны,
Его слова глубоко запали мне в душу, и, обдумав их как следует, я пришла к выводу, что старый священник был прав. Это дарило мне надежду — пусть призрачную, обманчивую и зыбкую, но все же надежду на то, что перемены возможны. И что рождение Медвежонка, вся его судьба и нынешнее положение действительно можно считать судьбоносными, даже если в конечном счете он просто станет той первой ласточкой, которая возвестит о неизбежных и кардинальных переменах в нашем обществе. Может быть, в какой-то мере это было даже круче, чем некое необъяснимое и загадочное исцеление угасающего рода бестий благодаря магической силе, заключенной в его маленьком худеньком теле. В том, как способен меняться мир, его обитатели и их суждения, как ненависть и отрицание медленно и постепенно, но все же оборачивались принятием и готовностью к пониманию не таких, как все, было, на мой взгляд, куда больше магии.
Между тем уже довольно скоро мы свернули с трассы на одну из прилегающих дорог, что, углубившись в лес, через какое-то время вывела нас к чугунным воротам, за которыми из-за буйно разросшихся деревьев почти не было видно самого дома. Ни на самих воротах, ни возле них не было заметно никаких устройств связи или наблюдения, и, честно говоря, все выглядело так, будто тут вообще никто не живет. Переведя несколько озадаченный взгляд на Дугласа, я увидела, что он уже взял в руки телефон и терпеливо ждет ответа на том конце линии.
— Да, это мы, — коротко произнес он в трубку, а спустя еще пару минут из-за деревьев за воротами показалась молчаливая фигура в белом. Я до сих пор не привыкла не вздрагивать при их виде — у меня никак не укладывалось в голове, что мы с Церковью теперь отчасти друзья. Альфа в белом открыл ворота, размотав висящую на них тяжелую цепь и отперев навесной замок. Все это было так старомодно и в то же время так атмосферно, что я на какой-то момент ощутила себя ребенком, что бесстрашно решил забраться в дом с привидениями. Мне снова захотелось поделиться этим ощущением с Йоном и узнать, что он сам думал по этому поводу, но мой альфа уже вышел из машины и, о чем-то негромко переговариваясь с отцом, направился к открывающимся воротам.
Я не могла его понять. Он вел себя так, будто мы, по меньшей мере, поругались и теперь не разговаривали друг с другом. Я пыталась мысленно восстановить всю последовательность событий, но на ум не шло ничего, кроме той вчерашней ссоры из-за таблеток, после которой мы так толком и не поговорили по душам. Сегодня утром он был молчалив, да и я не стремилась начинать разговор. После звонка от Дугласа мой альфа приободрился, даже отпускал какие-то забавные комментарии, пока мы собирались, и обнял меня, просто проходя мимо. Но в последнем жесте мне почудилась та же трудно преодолимая привычка, что заставила и меня вчера ночью прижаться к нему во сне. Нас тянуло друг к другу на инстинктивном уровне, и мы оба не всегда могли противиться этому притяжению. Но вот все, что существовало за его пределами, было намного сложнее. И сейчас Йон как будто нарочно и усилием воли держался от меня подальше — просто чтобы не делать все происходящее еще более болезненным и запутанным. Потому что нам так и не удалось восстановить равновесие и вновь обрести гармонию в ощущении друг друга, а пока этого не произошло, эта случайная, пусть и желанная близость казалась какой-то не вполне настоящей и осознанной. И больше ранила, чем успокаивала.
Следуя за своим молчаливым провожатым, мы через какое-то время вышли к самому дому — светлому и аккуратному, не в пример окружавшим его диким зарослям, которые больше походили на небольшой лес, чем на сад. Словно жилище эльфов, что заплутавшие путники обнаружили в глухой и непролазной чаще.
Госпожа Боро встречала нас на крыльце. Как и на том видео из церкви, она была одета в строгое закрытое платье на этот раз более светлого, жемчужно-серого цвета, ее волосы были убраны в изящную высокую прическу, а на лице почти не было косметики, однако она, прямо скажем, в ней не особо нуждалась. Дуглас был прав — красота этой женщины буквально приковывала взгляд, и мне было немного странно от мысли, что я привыкла видеть эту красоту в чертах другого. Медвежонок совершенно точно пошел в свою мать, не унаследовав от отца ни единой черточки, и сейчас, зная кардинала лично, я была искренне рада этому.
Когда мы подошли, госпожа Боро, придерживая одной рукой подол своего платья, спустилась к нам, и сдержанно, но с чувством обняла Дугласа. Он деликатно ответил на ее объятие, почти не касаясь ее тела, и мне показалось, что наше присутствие в тот момент его ощутимо смутило.
— Спасибо, что приехал, — услышала я ее слова, когда женщина отстранилась, глядя на Дугласа лучисто мерцающими глазами. Пусть сам старый священник говорил, что они были едва знакомы и сблизились только недавно, между ними определенно существовало какое-то особенное притяжение, которое явственно ощущалось даже со стороны.
— Я же привез детей, — как-то неловко отозвался он, зачем-то поправляя волосы. — Не мог же просто высадить их и уехать восвояси.
— Да, конечно, я понимаю, я имела в виду, что … — Она не договорила, словно только сейчас осознав в полной мере, что они тут не одни, и заставила себя перевести взгляд на меня: — Хана, я очень рада наконец познакомиться лично. — Омега приблизилась ко мне, и я ощутила ее сладкий, персиково-молочный запах, от которого мне почему-то ужасно захотелось пирожных. Сперва я думала, что мы просто пожмем друг другу руки, но не успела и глазом моргнуть, как тоже оказалась в ее объятиях. Ткань ее платья была жесткой и немного шершавой, а руки прохладными и сухими. От удивления я слегка одеревенела, и она очень быстро меня отпустила.
— Я тоже очень рада, — смущенно проговорила я, не зная, куда деть руки, глаза и саму себя в принципе. — А где Медвежонок?
— Дани внутри, он ждет вас, — ответила госпожа Боро, сделав слишком явный акцент на имени сына, чтобы это осталось незамеченным. — Йон, спасибо, что тоже приехал. Он очень скучал по тебе, — добавила она, с улыбкой обратившись к моему альфе.
— Мы все скучали, — заверил ее он. — И очень благодарны вам за приглашение.
Поднявшись по ступеням, заросшим сорняками, что пробивались сквозь каменные плиты, мы вошли в дом, и внутри он оказался именно таким, каким выглядел снаружи — светлым, просторным и полным солнца. Здесь было много широких окон и мало дверей, за счет чего создавалось ощущение большого количества пространства вокруг. На застекленной веранде, мимо которой мы прошли, была организована небольшая оранжерея, в которой пышно цвели экзотические орхидеи белых и золотисто-желтых оттенков, а на кухне, что осталась справа, я увидела двух девушек в одежде прислуги, которые, судя по всему, занимались обедом. Они замерли, глядя нам вслед, а потом я краем уха услышала их шепот, почти не различимый через разделившую нас стену. На самих стенах, к слову, висели фотографии в рамках, распечатанные в большом формате. В основном это были пейзажи, но также я заметила, по меньшей мере, два снимка с маленьким Медвежонком, которые, как позже стало ясно, было особенно хорошо видно из гостиной, куда госпожа Боро нас привела. Комната округлым эркером выдавалась во внутренний двор, выглядевший куда более ухоженным, чем сад перед домом. Около окон, окруженный белым шелком колышущихся на ветру занавесок, стоял накрытый столик с чайным сервизом и сладостями, а возле него — как будто бы знакомый мне юноша. Одетый в легкую летнюю рубашку и идеально сидящие по фигуре светло-бежевые брюки, с аккуратно уложенными волосами, открывавшими его лоб, он выглядел намного старше, и мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы признать в нем того парнишку, которого считала своим младшим братом.
Признаюсь честно, меня в тот момент охватила робость. У меня в голове никак не могли состыковаться два столь разных образа, и дело было не только в том, что он выглядел как картинка из модного журнала, но и в том, как изменился сам его образ, выражение лица, взгляд, осанка. Медвежонка здесь правда больше не было, его место целиком и полностью занял будущий молодой кардинал Дани Боро, и, хотя это должно было меня радовать как доказательство того, что его прежняя жизнь не смогла оставить на нем свой грязный несмываемый отпечаток, я все равно ощутила что-то сродни чувству потери. Словно тот, кого я любила всем сердцем, вдруг перестал существовать вовсе.