Алгорифма
Шрифт:
Без Борхеса скучаю — трёхтомник Борхеса у меня отобрали и не вернули… Борхесом оказываюсь я. Смотри развитие этой темы в поэме «Буэнос Айрес».
КОМПАС
Компас — тоже лейтмотивный образ в контексте всего творчества Борхеса. С компасом мы, как правило, сталкиваемся в раннем детстве, когда ребёнок ещё не перестал верить в сказки, и таинственное поведение компаса воспринимается им как настоящее чудо, порождающее веру в другие чудеса. Очень важно показать ребёнку в детстве этот прибор, дать ему поиграть с ним — как эта игрушка развивает воображение! Вот почему взгляд на компас почти всегда будит в нас, взрослых, ностальгические воспоминания о дщетстве. Предмет, который сам по себе обладает таким ценным свойством — отсылать в детство, это ещё и великий поэтический символ, но открыл его в таком качестве Борхес. Компас как символ суггестирует архетипическое переживание, хотя и сугубо личностное, как полёт во сне, к примеру. Ведь детство, как и сновидение, у каждого своё… Сплав архетипического и интимного придаёт сонету мистическую глубину, недостижимую средствами прозы.
ПОЭТ ХIII ВЕКА
Сонетный канон был переоткрыт в Италии в ХIII веке, однако как форма стихосложения существовал задолго до этого в языке Ура Халдейского. Переоткрытие сонетного канона столь же объективно, как изобретение колеса, к примеру. Число 14 (по количеству строк), противопоставленное «числу зверя», тоже имеет символическое значение: «И сделал царь большой престол из слоновой кости и обложил его чистым золотом; верх сзади у престола был круглый, и были с обеих сторон у места сидения локотники, и два льва стояло у локотников, и ещё двенадцать львов стояли на шести ступенях по обе стороны» (3 Царств: 10, 18–20). Сонет, следовательно, символизирует трон Соломона, а может быть и наоборот — трон Соломона — это символ сонета, известного с древнейших времён.
ГОЛЕМ
Перед нами одно из немногих литературных произведений, открыто осудивших мужеложество. До Борхеса на подобное осмеливался лишь Бодлер («Скелет-землерой», «Злосчастный стекольщик») и Достоевский («Бесы»). Но даже предшественники Борхеса взывали к догадливости читателя, тогда как Хорхе называет вещи прямо. На традиционный русский вопрос: «Откуда у хлопца испанская грусть?» — Борхес даёт исчерпывающий ответ: мы испанцы, как и вы, русские, ненавидим гомосексуализм.
Поэма повествует об истории открытия тайны имени «Вадим», в котором есть анаграмма «вид мадам (а дева!)». Борхес свидетельствует (а кто станет сомневаться в его компетентности по данному вопросу?): во-первых, это таинственное имя непременно должно быть страшным, потому что об этом говорит Бог: «Я Царь великий, и имя Моё страшно у народов» (Малахии 1,14). Иудеи просмотрели все человеческие имена на предмет их анаграмматического значения и методом сплошного перебора открыли тайну имени «Вадим», которое само по себе образует анаграмму-шараду: «В ад им!». Но оно еще этимологизируется как «Диавол» и «Сатана»! Какое из имён может быть страшнее? Во-вторых, это имя должно состоять из четырёх элементов (составлять так называемый тетраграмматон). Мое имя, рассмотренное как шарада, отвечает и этому требованию: предлог «в», существительное «ад», местоимение «им», «восклицательный знак!» — всего четыре элемента. В третьих, оно должно для большинства людей быть до поры до времени тайной: «Слухом услышите, и не уразумеете; и глазами смотреть будете, и не увидите» (Мф: 13,14). знать чубуквы ты накурился, той, что в крокодиле… — слово «буква» в русском языке максимально полно рифмуется только с ретрологизмом «чубуква». Это слово существовало в старину, да забыто. Чубуква — это смола конопли, остающаяся в чубуке при курении казаком люльки. Вставляет чубуква раза в два сильнее, чем исходный продукт, именуемый здесь по аналогии с цветом и кровожадностью «крокодилом».
История моя — про грех на праге… — стих отсылает к книге Бытия: «Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? А если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним» (Бытие: 4,7). Рифма-омофон «праге-Праги» свидетельствует о первичности русского текста.
Для книжечки названия избрав тор… Речь идёт о названии сборника «изопов» известного нашего авангардиста А. А. Вознесенского «О». Совершенно очевидно, что А.А.В. назвал так свой сборник по специальному указанию, а не сам до него додумался, но «забыл» указать источник заимствования. Просто Борхесу надо было срифмовать слово «автор», а оно в русском языке кроме как с бессмысленным пока оборотом «избрав тор» не рифмуется. Дабы придать ему смысл, данный артефакт, собственно, и понадобился, денотанты — слуги семы. Денотант — термин структурной лингвистики, означает всё то (вещь, свойство, отношение), что обозначаемо денотатом (словом). Его синонимы: означаемое и означающее. Сема — в современной лингвистике — единица смысла, структурный элемент содержания. Утверждение «денотанты — слуги семы» это наукообразный перифраз первого стиха Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово».
ДРУГОЙ
В первом катрене речь идёт о стихе Гомера, с которого начинается «Илиада»: «Вышла из мрака с перстами пурпурными Эос».
Веет там, где хочет чадо тёмки… — перифраз слов Евангелия: «Дух дышит, где хочет» (Иоанна, 3,8) и книги Бытия: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух божий носился над водою» (Бытие: 1,2).
ЗЕРКАЛУ
Всегда интересно знать, откуда в творчестве поэта берется тот или иной образ или символ, тем более частотный. К числу таких тропов относится зеркало в поэзии Борхеса. Здесь всё объяснимо просто: в испанском языке слова espejo (зеркало) и reflejo (отражение) рифмуются. Я нашёл этой паре квазисоответствие в русском языке: «отраженье-отображениье».
В ПАМЯТЬ АНЖЕЛИКИ
Траурная речь Борхеса в форме сонета ценна тем, что утешает в минуту скорби. Сонет — форма выспренняя, а в траурной речи уместна искренняя простота. Великий лирик нашёл слова, примиряющие эти два взаимоисключающих качества. Безгрешный, но умерший ребёнок и грешные, но живые взрослые порождают драматический контраст, который Борхес усиливает, отсылая через необходимость срифмовать «усопшей-особ шей» к поэме в прозе Бодлера «У каждого своя химера». При этом слово «шея» тоже употреблено иносказательно. «Отец дваждений» — это перифраз прозвища «Лукавый». Им Борхес удостаивает Бодлера. Неожиданно эффектно звучит неологизм «небоогибло», образованный от сложения смыслов «огибать» и «небо». Благодаря акустическому рефрену «-гибло» он звучит трагично и тоже траурно, но при этом ему присуща некая барочная красота. Воистину поэт, владеющий алгорифмой, подобен Адаму, наделяющему в Едеме вещи именами.
КОТУ
Борхес тщательно избегает упоминания имени Бодлера, однако состязается с ним (точнее — с собою самим) в сонетном восхвалении котов, а эту тему в европейской лирике открыл Бодлер (смотри его стихотворения «Кот», «Кошки»). Великую традицию продолжил и я. Вот два стихотворения, бескорыстно посвящённые мною актрисе Ренате Литвиновой:
У киношной кошки Шейка, ушки, ножки. Любит она греться, Сидя на окошке! С ней бы потереться… Но попробуй встреться! У меня же блошки… Бог, не поскаредься! Я ей понарошке Стих свой вместо брошки Подарю — смотреться Ух будет на крошке. Киска, не передься… У кота есть рожки! Киник, он не киноман, Но их киношная кошка Прыгнет, конечно, в окошко И у них будет роман. — Кто ты, мираж, глаз обман? — Нет, я реальна немножко. Ой, что у вас это, блошка? — Семечко-белый туман… Киска, я гашишеман. Можно мне, только немножко, Не каждый день, белоножка, А то страдает роман. Киска, я кот-графоман. Снится мне книжки обложка…Кроме Бодлера, Борхеса и меня сонеты котам больше никто в мировой поэзии не посвящал. Сравните эти стихи и убедитесь, что их написала одна и та же личность.
Столп нёбный ещё не был свавилонен! — реминисценция стихов 1–9 одиннадцатой главы книги Бытия. Сотворение Вавилонского столпа — это иносказание, подразумевающее первородный грех. Тот самый, за который Адам и Ева изгнаны из рая.