Алхимики

Дмитриева Наталья

И словно повинуясь невидимому знаку, дом вдруг вспыхнул разом, и огненный столб с ревом взметнулся над крышей в голубое небо.

XXVI

Тревожный звон набата разносился по округе, достигая предместий.

Люди суетились, как муравьи; и летела по Ланде весть о том, что Черному дому пришел конец.

Но в полях за городом стояла благостная тишина, нарушаемая лишь звонкими голосами птиц в придорожных кустах и плеском воды у речного берега; лягушки оглашали заводь раскатистым кваканьем. Легкий ветерок

приносил ароматы расцветающих трав и свежей молодой листвы. Над пустынными тропами, сверкая крыльями, проносились стрекозы. По небу невесомыми хлопьями скользили перистые облака.

Здесь царили покой и безмятежность, не омраченные суетными страстями.

Одинокий путник шагал по дороге на Уи. Судя по одежде, это был ремесленник, ищущий заработка; перед собой он толкал прикрытую рогожей тележку. Его лицо, испачканное сажей, было задумчивым, но не печальным; в глазах под широким покатым лбом горел живой огонь. Шел он быстро, вздымая пыль башмаками; тяжелая сумка хлопала его по бедру.

Шаги и скрип колес разбудили дремавшего у дороги бродягу-виелиста — он подскочил, размахивая руками, точно вспугнутая птица. Старая виела покатилась под ноги путнику, и тот остановился.

— Побереги свое добро, — сказал он.

Бродяга подхватил инструмент и, ударив смычком по струнам, запел надтреснутым голосом:

Смерть танцует, смерть поет, Без пощады, без сомненья И без капли промедленья Вовлекает в хоровод Души грешные — толпой, Знай, уводит за собой. Коли жив ты, не забудь Душу снарядить в дорогу, Что ведет на небо к Богу, В трудный и неблизкий путь, А земле, что наша мать, Тело бренное предать.

И, выводя жалобную мелодию, певец кривлялся, подмигивал и корчил рожи, словно это была невесть какая шутка. Под конец он и вовсе пустился в пляс вокруг тележки, но вдруг грозный окрик заставил его броситься наутек, зажав виелу под мышкой.

И путник, глядя на него, весело рассмеялся.

Потом он услышал позади торопливые шаги и, обернувшись, увидел, что его нагоняет запыхавшаяся девушка.

— А тебя каким ветром выдуло из Ланде? — спросил он.

— Не сердитесь, господин Ренье, — отвечала она. — Знаю, не надо было бежать за вами, но я не утерпела. Шла к Йоосу в красильню и вдруг увидела, как вы выходите из города. Господь свидетель, я ведь не хотела, ноги сами меня понесли — так и бегу за вами с тех пор.

Но пикардиец выглядел более удивленным, чем рассерженным. Потом грустная улыбка скользнула по его губам.

— Бедная птичка! Знаю, отчего ты летишь за мной, не жалея крыльев; ну да лучше будет тебе вернуться в свое гнездышко — там тесновато, зато спокойно. Лети прочь, храбрая птаха. Только вороны кружатся над мертвецами.

Он откинул рогожу, и Сесса вскрикнула, зажимая рот ладонью. В тележке

лежал Андреас, бледный и холодный, как труп, в той же посконной рубашке; руки в повязках были вытянуты по бокам. Но девушка увидела, грудь него поднимается и опускается: он был жив, он дышал. Слезы хлынули из глаз Сессы, и она отвернулась, закрывая лицо руками. А Ренье смотрел на нее серьезно и печально.

Потом он сказал:

— Теперь мой брат все равно, что мертвец. Ему посулили костер, и он сгорел. Никому не нужно знать, что случилось на самом деле.

Сесса лишь кивнула, так как не могла вымолвить ни слова. Когда же слезы иссякли, она склонилась над школяром и на мгновение прижалась губами к его искалеченной руке.

Андреас беспокойно шевельнулся. С обритой, покрытой струпьями головой, с заострившимся носом и прокушенными губами он был так безобразен, так жалок, что ни одна женщина не бросила бы взгляда в его сторону, а Барбара Вальке, случись ей увидеть его теперь, брезгливо отвернулась.

Но Сесса не сводила со школяра глаз, и когда Ренье вновь толкнул тележку, продолжая путь, девушка пошла рядом и все глядела, и глядела — и не могла наглядеться. Тогда пикардиец укрыл друга рогожей и сказал:

— Ступай, милая. Как бы жених не хватился тебя…

Сесса кивнула, но продолжала идти следом, постепенно отставая. Когда Ренье был от нее в десятке шагов, она догнала его, но потом опять отстала. И так несколько раз подряд.

И вот их уже было не догнать, и девушка остановилась, глядя им вслед.

А Ренье, толкая перед собой тележку, уходил все дальше и дальше.

Наконец, они скрылись из виду, но ей еще долго слышался звук шагов и скрип тележного колеса.

Часть II

Albedo

I

Весна тысяча четыреста восемьдесят восьмого года от Рождества Христова выдалась холодной и дождливой, и в дни, когда надлежало молиться о добром сенокосе и богатом урожае, крестьяне лишь горестно вздыхали, глядя на затопленные поля.

Как будто мало было шести лет междоусобной войны, опустошившей некогда цветущую страну; мало ненависти, вновь с необыкновенной силой захлестнувшей провинции; мало браней, разбоев, поджогов; мало разграбленных деревень и разоренных городов. Но, как возглашали в церквях, сам Господь, уставший от злобы в сердцах неразумных детей, обрушил на них чашу своего гнева — а, может, просто возжелал остудить горячие головы, покуда не все еще было уничтожено из того, что создавалось упорным трудом многие годы.

Но в людей — брабантцев, геннегаусцев, в особенности же фламандцев — точно дьявол вселился, и они не желали внять Божьему гласу.

Без малого три года назад мятежный Гент склонил голову перед Максимилианом Габсбургом, и старшины, признав его регентом и опекуном несовершеннолетнего сына, клялись отныне предать забвению прежнюю вражду.

Блистательный и гордый, облаченный в миланский доспех австриец проехал по улицам города, а за ним колонной по восемь человек в ряд шагали верные ландскнехты, потрясая пиками.