Алхимики

Дмитриева Наталья

За время паломничества пикардиец повидал довольно больниц и странноприимных домов — их вонь и грязь вскоре переставали бросаться в глаза. Но мысль о том, что почтенный философ лежит на завшивленном тюфяке среди увечных, слабогрудых, расслабленных, холерных и чесоточных; что самые паршивые и гнусные человеческие отбросы окружают его своими миазмами, и мухи, только что ползавшие по струпьям золотушного бродяги, садятся ему на лицо — о, мысль эта была невыносима! От нее Ренье становилось гадко до тошноты, и в глазах у него темнело от гнева.

Он увидел Андреаса и подошел

к нему. Тот стоял на коленях возле учителя. Голова Виллема Руфуса была запрокинута, и приоткрытые губы совсем посинели. Рукав нижней рубахи был распорот до плеча, и на дряблой старческой руке виднелась заляпанная кровью повязка.

— Он умер? — сквозь зубы произнес пикардиец.

— Нет, — чуть слышно ответил Андреас, — но ему дважды пускали кровь, и он впал в забытье.

Ренье обеими руками схватил приятеля за плащ и вздернул вверх, точно куклу.

— Почему ты оставил мэтра одного? — спросил он, от гнева едва выговаривая слова. — Разве я не сказал тебе возвращаться к нему и быть с ним рядом? Почему ты меня не послушал? Где, черт возьми, тебя носило?

Андреас хотел оттолкнуть его, но без успеха.

— Оставь! — крикнул он, наконец. — Тебя тоже не было рядом!

— Не я зовусь его учеником, — прорычал пикардиец. — Не я поклялся заботиться о нем, как о родном отце.

— Конечно, не ты, — сказал Андреас с горечью. — Был ли в мире человек, которого ты мог бы назвать отцом и о котором заботился бы с сыновней любовью?

— Нет, не было, — ответил Ренье. — Но не меня назовут худшим из сыновей и никудышным помощником. Мэтр Виллем сделал для тебя так много, а ты даже не смог уберечь от позора его старость! Ты лишил его честной и чистой кончины и привел умирать сюда — в выгребную яму!

— Неправда! — крикнул философ. — В этом нет моей вины!

— Но ты виноват сто крат сильнее, если позволил этому случиться!

— Замолчи… — Андреас побелел и без сил опустился на пол. Тяжело дыша, Ренье смотрел на него сверху вниз.

— Ну, довольно, — сказал он потом. — Разговорами дела не поправишь. Мэтру не место здесь, надо найти ему пристанище как можно скорее.

Андреас закрыл лицо дрожащими руками.

— Горожан лечат в другом здании: для больных там есть отдельные комнаты, чистое белье, хорошая еда и уход. Но туда отправляют лишь тех, кто делает взносы на больницу.

— Еще день, и я устроил бы мэтра во дворце и привел бы к нему епископского лекаря, — с досадой произнес пикардиец.

Закончившие работу бегинки принялись выносить тазы и ведра на улицу. Одна из них, чуть помедлив, приблизилась к Ренье. Она была невысокого роста, немолодая и полная, с бледным круглым и благообразным лицом. От нее пахло уксусом — рукава серого платья пропитались им до локтей, и кожа на пухлых руках покраснела и растрескалась. Вид у бегинки был смущенный, но глаза из-под низко опущенного покрывала глядели холодно и ясно.

Она сказала:

— Простите, господа, я слышала ваш разговор. Кажется, через меня Господь желает разрешить ваши трудности.

— Как же, сестра? — спросил Ренье, а Андреас с надеждой поднял голову.

— Меня зовут Хеди Филипсен, моя сестра недавно умерла

и оставила мне дом неподалеку, на Монастырской улице. Дом небольшой, кухня да комната, в нем живем мы со служанкой Сарой. Но есть еще пристройка — там сухо и воздух хороший. Лучшего места для больного не найдешь. Если господа не пожалеют полмарки в неделю, я охотно возьму мэтра к себе и стану заботиться о нем.

— Благослови тебя Бог, добрая женщина, — сказал Ренье. — Иного и не нужно. Деньги у тебя будут, но мэтра нужно перенести сейчас, пока его совсем не уморили.

— Если дадите какой угодно залог… — заметила бегинка, но пикардиец тотчас прервал:

— Вот залог, лучше некуда, — сказал он, указав на старика. — Его жизнь тому порукой. Поверь, госпожа Хеди, она для нас драгоценна.

— Господь свидетель, — подумав, согласилась бегинка, — пусть так и будет. Но прежде назовите мне ваши имена.

Пикардиец сказал:

— Я Ренье из Лёвена, это мой брат Андреас, а мэтра зовут Виллем Руфус из Гейдельберга.

— Далеко забрался бедняга, чтобы умереть, — заметила бегинка.

— Не умрет, — возразил Ренье. — И в этом ты ему поможешь.

Он взял старика на руки, как ребенка, и с ним покинул больницу, а госпожа Хеди указывала дорогу.

Дом на Монастырской улице оказался такой, как она сказала: плющ и дикий виноград увивали его стены, а у крыльца рос жасминовый куст. Внутри было пустовато, но чисто; опрятная служанка, похожая на госпожу возрастом и статью, выглянула из кухни и поклонилась им. Вместе с бегинкой они отнесли в пристройку толстый соломенный тюфяк и положили на козлы. Кроме них и прикрытого доской бочонка, здесь ничего не было; повсюду на стенах висели деревянные таблички с цитатами из Священного Писания.

Устроив старика как должно, Ренье вместе с госпожой Хеди вышли во двор. Там он отдал ей свою последнюю серебряную монету и сказал:

— Смотри за ним хорошо, сестра, а мы в долгу не останемся.

— Дева Мария да утешит вас своей милостью, — ответила бегинка. — Молитесь ей о здоровье мэтра, а уж я сделаю все, что нужно.

— Только не пускай к нему цирюльников с их тазами и бритвами.

— По моему опыту, — сказала госпожа Хеди, — пускать кровь более не требуется. Болезнь мэтра вызвана избытком флегмы, а от него хорошо помогает вареный с медом иссоп и сытная мясная пища.

— Брат Андреас лечил мэтра порошком из бычьей желчи, — сказал Ренье, и бегинка кивнула:

— Флегма делает тело холодным и влажным, желчь, напротив, согревает и сушит. Польза тут несомненна.

Пикардиец вернулся в пристройку и увидел, что Виллем Руфус открыл глаза, а Андреас склонился над ним и зовет по имени. Понемногу взгляд старика прояснился, и он узнал обоих.

— В ваших краях говорят: Tanz vor dem Tode ist nicht in der Mode [58] , — сказал ему Ренье. — Но сегодня, мэтр Виллем, вы заставили попрыгать нас.

58

Танец смерти не в моде.