Алхимики
Шрифт:
— Я помню, — сказал он взволнованно. — Я держал эту книгу в руках, но совсем недолго.
— Ты прочел ее? — спросил Имант.
— Да, в тот же день, когда мой друг Исаак принес ее мне. Это было давно…
— Человека, написавшего ее, звали Исаак?
— Исаак Философ — так он себя называл. Настоящего имени я не знаю. В Гейдельберг он пришел, кажется, откуда-то из Саксонии. Впрочем, не знаю… Мы сошлись в университете и три года были ближе, чем родные братья. Потом он ушел, и больше я его не видел.
— Он был алхимиком?
— Да, у Исаака был тот особый талант,
— Но книга — он написал ее для тебя? — хрипло спросил Имант.
Философ слабо улыбнулся.
— Он написал ее, потому что есть вещи, которые невозможно передать простым человеческим языком. Чтобы понять их, нужна целая жизнь и сердце, открытое для постижения Божественной любви. Но я был молод и мало что понимал тогда, поэтому Исаак забрал у меня книгу, а взамен оставил другую.
— «Oculus philosophum»****… — произнес Имант чуть слышно.
Виллем кивнул. Дознаватель подался вперед:
— Это ключ к первой. Она здесь, с тобой? Дай мне ее.
Философ помедлил.
— Я хотел передать эту книгу своему сыну. Но, если она так нужна вам, возьмите. — Он указал на сумку, лежавшую радом с постелью. Имант всем телом наклонился к ней, подхватил и прижал к груди.
— Вам зачтется, господин Ротеркопф, — сказал он радостно. Но перед тем как достать книгу, замер, и его губы искривила судорога.
— Что, если это обман? — пробормотал он, неподвижно глядя перед собой. — Тихий голос и смиренный вид часто скрывают ядовитое жало. Я всегда чувствую его рядом собой. И сейчас, в минуту моего торжества, почему, почему мне так тоскливо? О, этот смертельный холод на сердце… Руки немеют. Я не могу пошевелить пальцами. Старик, открой сам свою сумку.
Виллем Руфус не без труда отцепил медную пряжку и вынул из сумки маленький томик в неприметном кожаном переплете. Книга была размером в ладонь, а толщиной в полпальца.
— Это она? — недоверчиво спросил Имант.
Он протянул руку, осторожно взял книгу, раскрыл и стал перебирать страницы. Потом его лицо пожелтело, глаза вспыхнули, и движения сделались резкими и суетливыми. С раздраженным видом Имант быстро пролистнул книгу из начала в конец и наоборот, встряхнул ее и перевел взгляд на старика.
— Здесь ничего нет, — прошипел он яростно. — Совсем ничего. Пусто, пустые листы!
По губам Виллема вновь скользнула улыбка.
— «Око философа» — caeci vident…
— Ты смеешься надо мной! — воскликнул дознаватель.
— Нет, господин Имант. Жестоко осмеивать человека, который мучается так, как вы. Мне очень жаль вас. И я не могу облегчить ваши страдания — книга действительно пуста, такой она была с самого начала, такой сделал ее Исаак.
— Тайный шрифт? Особые чернила? — Имант исступленно потряс страницы. — Говори, что нужно сделать? Нагреть страницы? Смочить водой? Каким-то раствором?
— Никакие средства не заставят проявиться то, чего нет. Поверьте, я знаю, о чем говорю. Эти листы и от меня претерпели немало. Чего я только не испробовал, прежде чем мысль, заложенная Исааком, нашла
Имант встал. Книга выскользнула из его ладоней и упала на постель, но дознаватель не удостоил ее взглядом. Ногтями он впился себе в щеки так, словно хотел разорвать их, и из открытого рта вырвался хриплый стон. Потом скрюченные пальцы разжались, руки Иманта бессильно упали вниз, и на его лицо наползла угрюмая тень.
— Пусть так, — сказал он, помолчав. — Я шел за обманкой. Мне не достичь того, о чем ты говоришь. Такой путь не для меня. И все же они мои — эти книги, никто более не увидит их и не прочтет. Яд, которым они отравлены, отныне никому не принесет вреда. Господь свидетель, я исполнил обещанное. Осталось одно… — Имант внимательно поглядел на старика. — Твоя голова, алхимик.
— Возьмите и ее, — сказал Виллем и закрыл глаза.
Имант поднял книгу с постели и спрятал под мантию.
— Она имеет ценность до тех пор, пока едина с телом. Я возьму то, что в ней есть, не сейчас — сегодня достаточно тайн — но со временем. Уповаю на ваше благоразумие, господин Ротеркопф. Вы мудры — так не противьтесь неизбежному. Клянусь именем Христовым, вас ни к чему не станут принуждать силой, напротив, будут оберегать и заботиться, как о короле. Я желаю только, чтобы вы не сделались для меня книгой с пустыми страницами.
— Все в руках Божьих, — вздохнул философ.
— Истинно так, — произнес Имант, направляясь к двери. — Я навещу вас завтра, господин Ротеркопф. Набирайтесь сил. Наши беседы будут долгими.
— Завтра… — прошептал старик.
Имант открыл дверь и вышел.
Виллем Руфус устало опустил голову на подушку. Морщинистые руки философа бесцельно скользили по складкам покрывала, то разглаживая, то сминая вновь. Щурясь, старик глядел на свечу. Та почти прогорела, и ее огонек, совсем тусклый, чуть колебался на тонком крючке фитиля. Однако у старика не было сил задуть ее: его губы посинели, дыхание вырывалось из них с чуть слышным хрипом. Моргая, Виллем отвел глаза и вздрогнул — у двери кто-то стоял.
— Это вы, господин Имант? — прошептал философ.
Ответом ему был сдавленный смешок, более похожий на рыдание. Старик вздрогнул еще сильнее, его лицо исказилось.
— Андреас? — спросил он испуганно. — Сынок, зачем ты пришел?
Молодой человек оторвался от дверного косяка, за который он цеплялся, чтобы не упасть, и неверным шагом приблизился к постели.
— Я пришел к своему учителю, — ответил он с поклоном.
Виллем не мог отвести от него взгляд. В лице ученика не было ни кровинки, черты исказились, а глаза блестели странным блеском и безостановочно двигались, как будто он пытался уследить за обезумевшей мухой. Склонив голову к плечу, как любопытный ребенок, Андреас спросил: