Алхимия убийства

Макклири Кэрол

Я не имею представления, что Бейли делает в Северной Африке, но слышала, что консьержки тщательно скрывают свои финансовые доходы от чиновников, и, естественно, угроза срывается с моих уст.

— Впусти ты ее, старая сука, и дай нам спать, — кто-то кричит из дома напротив.

— Десять су, и больше ей не давайте. Столько она берет с других, — доносится сверху молодой женский голос.

Дверная защелка, к которой привязан другой шнурок, тянущийся из квартиры консьержки, со скрежетом отодвигается, и я вхожу в дом. В коридоре темно хоть глаз выколи, и он наполнен застоявшимся запахом стряпни. Последний

из жильцов, выносивший горшок, не закрыл дверь в клозет, где имеется дыра для сброса нечистот, и когда я поднимаюсь по лестнице, в нос ударяет зловоние клоаки. Я задерживаю дыхание. Запах ужасный.

Газовая лампа тускло светится на лестничной площадке консьержки, и еще одна горит этажом выше. На каждой площадке окна без стекол, теоретически предназначенные для того, чтобы впускать свет и воздух, но в туманную дождливую ночь они не приносят ничего, кроме сырости и холода. Я дрожу, поднимаясь по ступеням; кажется, что внутри холоднее, чем снаружи.

Мадам Малон ждет на лестничной площадке, ее одутловатое бледное лицо перекошено угрожающей гримасой. В надежде избежать конфронтации я изображаю самую подобострастную улыбку и держу в руке два франка. На самом деле испытываю желание сбросить ее с лестницы.

Мадам со стуком кладет на перила толстую регистрационную книгу полиции.

— Напиши свое имя и распишись. О твоем прибытии будет доложено в полицию.

Знаю наверняка, что не будет, ибо это привлечет внимание полиции и сборщика налогов, что не в интересах ни одной консьержки. Нахожу пустое место в гроссбухе и пишу: «Нелли Морено, Гавана, Куба». Она захлопывает книгу и неохотно вручает мне ключ, сдвигает брови и смотрит на меня.

— Не шуметь, мужчин не водить. Водяной кран и сливное отверстие на первом этаже. За пользование еще десять су в неделю.

Когда она вразвалку удаляется в свою квартиру, я вежливо говорю:

— Buenos noches, Se~n'ora. [24]

Она что-то гадкое бормочет об иностранцах и хлопает дверью с такой силой, что гаснет лампа, и я остаюсь в полной темноте.

Так начинается замечательное знакомство.

18

Я устало поднимаюсь по холодной темной лестнице на чердак Дейвида Бейли, который, как и весь Монмартр, создан для горных козлов. Я делаю остановку перед последним восхождением и усилием воли заставляю тело двигаться дальше.

24

Спокойной ночи, сеньора (исп.).

Мансарда, как и следовало ожидать, небольшая, но, к моей радости, чистая. Терпеть не могу неряшливые, грязные места. В комнате простой деревянный стол с двумя стульями и округлой кухонной плитой с медным чайником на ней. Три деревянные полки над плитой заставлены тарелками и чашками. Там же разместились чугунок, сковородка и посеребренное ведерко с серебряными столовыми приборами. В центре стола огромный керамический кувшин.

Справа у стены кушетка, похоже, служащая диваном. В стене напротив углубление, где стоит кованая железная кровать, тумбочка, платяной шкаф и деревянный картотечный шкаф.

Рядом с ним «стульчак», сделанный в виде стопки больших

книг, то, что французы называют «chaise perc'ee», или «стул с отверстием». Внутри стоит оловянный горшок. Но даже с устройством такой оригинальной конструкции не менее противно нести горшок шесть лестничных пролетов, чтобы опорожнить его на первом этаже. Бейли предусмотрительно подставил корзинку с ароматической смесью. Должно быть, он тоже не выносит дурные запахи.

Проходят часы, а сон не берет меня. Не помогает даже считать слонов. Я плюхаюсь на диван и начинаю писать, что имею в итоге, — привычка, унаследованная от мамы. Во-первых, доктор Блюм знает, что я здесь. Он также знает, как я выгляжу. С другой стороны, меня разыскивает полиция. Я не знаю Парижа. Фактически я не знаю, как выглядит доктор Блюм, и не могу гоняться за каждым субъектом, от которого у меня волосы встают дыбом. Мне нужна помощь.

Для меня это будет нечто новое — иметь партнера.

Даже Пулитцер отказался от мысли дать мне в партнеры репортера. Ничего не поделаешь — придется стиснуть зубы и взять себе кого-то в помощники.

Сразу возникает вопрос: кого?

Одно имя стало крутиться в голове.

19

Перун

Иветта не удивилась, когда услышала стук в дверь далеко за полночь. Перун приходил к ней в любое время. Но сегодня, хотя он хорошо платил, даже очень хорошо, она устала. Ей не хотелось ублажать его. Поэтому она сидела на кровати и не отвечала на стук. Она надеялась, что если не будет отвечать, то он уйдет, подумав, что она работает на улице.

Но он продолжал стучать все сильнее, все громче. Она чувствовала, как с каждым ударом в нем нарастает гнев, и знала, что придется открывать. Если он узнает, что она там… Всякое рассказывали, что он делал, когда был зол. Она открыла дверь.

— Почему так долго? — Он вошел и начал раздеваться.

— Перун, я не могу сегодня. Мне нездоровится. — Как только она произнесла эти слова, то пожалела об этом. Она увидела, как напряглись мускулы у него на спине, и поспешила исправить оплошность. — Я хочу, правда, хочу, но плохо себя чувствую.

Он повернулся и посмотрел на нее:

— Иветта, подойди ко мне.

От его голоса холодок пробежал у нее по спине.

Она медленно приблизилась к нему и вздрогнула, когда он ладонями взял ее за щеки.

— Мне не кажется, что ты больна.

— Мне действительно нездоровится. — Иветта понимала, что ее ответ звучит неубедительно, и как она себя чувствовала, ровным счетом ничего не значило. Он хотел ее и всегда получал что хотел, так или иначе. — Но для тебя… — Она начала расстегивать его брюки.

— Иветта. — Перун взял ее за руки. — У меня пропало настроение.

Его голос испугал ее, нужно было что-то делать, и она приникла к его губам долгим и крепким поцелуем. Он отпустил ее руки, и она расстегнула брюки, продолжая целовать его, взяла в ладонь его твердую плоть. Он пихнул ее на кровать и прижал за плечи, так что она не могла подняться.

Иветта знала, что ей нужно делать.

— Перун…

Он продолжал одеваться и не ответил ей. Она сидела на кровати и перебирала в руках простыню.