Алхимия убийства
Шрифт:
— К какому выводу вы пришли? — спросил он.
Пастер с удивлением посмотрел на него:
— Я не гадаю на кофейной гуще, господин директор.
— Вы обвиняете меня в знахарстве?
— Я говорю о своих методах, а не о ваших. Я должен вернуться в лабораторию и произвести опыты с образцами. Прошу извинить меня. Я устал и голоден и хочу вернуться в институт, пока меня не убили анархисты.
Сев в карету, Пастер откинулся на спинку сиденья, разбитый, без сил. Руки у него тряслись от напряжения, он был бледен. Рот, погруженный в свои мысли, не расслышал, что сказал Пастер.
— Что вы
Пастер на секунду открыл глаза.
— Голуби и лягушки.
Голуби и лягушки. Микроб, убивающий людей и крыс, но не голубей и лягушек. Что общего у теплокровных птиц и холоднокровных амфибий, что защищает их от микроба?
30
Нелли
По дороге в кафе «Прокоп», где должна состояться встреча с Жюлем, я решаю не говорить ему о человеке, который спрашивал обо мне в кафе, и о здоровяке из переулка. Лучше проявить осторожность, пока я не буду убеждена, что доверяю ему. Кроме того, он мог нанять этого здоровяка, чтобы шпионить за мной. Слова Жюля, что он приехал в Париж убить человека, не выходят у меня из головы.
Я вхожу в кафе и вижу Жюля, сидящего за столом и что-то пишущего, а дух Вольтера витает над ним, я ловлю себя на том, что испытываю к нему романтическое тяготение. Он вполне привлекателен: у него темные волосы с проседью, решительный подбородок и большое воображение — эти черты меня всегда прельщали. Мне нравится любой мужчина, наделенный живым и острым умом. Мне нравился мой отец.
Жюль увлеченно пишет, захваченный какой-то идеей, — возможно, еще об одном путешествии на воздушном шаре на таинственный остров или на подводной лодке на дно океана. Какое упоение, должно быть, доставляет писателю быть Богом, создавать мир, населять его людьми, придумывать события, в которых они участвуют.
Я качаю головой. До чего же смешны эти глупые, романтические мысли. У нас всего лишь деловая сделка, и ничего больше. Я не должна отвлекаться. Кроме того, как сказала бы мне матушка, «он слишком стар для тебя».
Метрдотель делает вид, что впервые видит меня, когда провожает к столику.
— Вы готовы продолжить свой крестовый поход, мадемуазель? — спрашивает Жюль, откладывая в сторону бумагу и перо. — Эту безумную страсть найти порождение ваших кошмаров?
Мое влечение к этому человеку вылетает в окно.
— Мой крестовый поход, мсье Верн? Я не против играть роль Жанны д’Арк для вашей страны, выполняя работу полиции, но моя тяга к самопожертвованию не настолько велика, чтобы идти на костер. Кроме того, он порождение не моих кошмаров, а вашего города.
— Мадемуазель Браун. — Жюль встает. — Признаю свою неправоту. Надеюсь, меня не сожгут вместе с вами. Вы готовы идти?
Я поражена, как быстро этот человек может все перевернуть во мне: то я испытываю к нему глубокую привязанность, то готова удавить его, то он снова согревает мне сердце. Я могла бы выпить кофе с молоком и съесть сладкую булочку, но снисходительно улыбаюсь, и мы уходим.
— Вы крестоносец, мадемуазель Браун, — говорит он, когда мы оказываемся на улице. — Кто бы еще стал гоняться по всему миру за убийцей?
— А вы, мсье Верн, кто вы?
— Птица, парящая высоко над миром и никогда не касающаяся
— Нет. — У меня подкашиваются ноги. Неужели я на первых полосах?
— Вашего друга доктора Дюбуа цитируют почти все газеты. В его больницу доставляют больных гриппом. Он выражает удивление, что болезнь распространилась еще в одном бедняцком районе, не затронув тот, что находится посередине. Он говорит не много, но газеты вкладывают в его слова большой смысл.
— Что болезнь намеренно распространяется в районах бедноты?
— Совершенно верно.
— Но как и зачем?
— Анархисты утверждают, что это дело рук богатых.
— Это должно вызвать раздражение у бедных и разжечь их ненависть к богачам.
— Об этом напрямую не говорится. Думается, мне нужно самому услышать, что скажет Дюбуа.
— О женщине, убитой в «Перечнице», газеты ничего не пишут?
— Конечно, нет.
Что он имел в виду? Что я была права относительно сокрытия убийств? Или что о последнем убийстве не напечатали, потому что это был плод моего воображения? Я прикусываю язык и не стараюсь получить ответ, который заставит меня взорваться. Кроме того, не дает покоя другой вопрос: что Дюбуа мог сказать обо мне Жюлю. Вчера вечером Жюль и я договорились, что мы представим его как моего французского родственника Жюля Монтана. Сегодня утром я послала телеграмму Дюбуа, в которой сообщала, что заеду к нему с господином, предложившим свою помощь. Я также прошу его не разглашать тот факт, что я журналистка, или что-нибудь о полиции. Если Дюбуа не получил мою телеграмму или не захочет выполнить мою просьбу, моя песенка спета.
В фиакре Жюль задает вопрос о медицинском образовании человека, которого я знала в Нью-Йорке как доктора Блюма.
— Многие люди, называющие себя докторами, не имеют на это права. Официальные документы университетов обычно принимают за чистую монету, особенно если это иностранные заведения. Судя по тому, что вы рассказали о повреждениях, нанесенных жертвам убийцей, хотя он владеет некоторыми медицинскими познаниями, это едва ли работа опытного хирурга.
— Совершенно верно, но и разрезы сделаны не в хирургических условиях. Скорее всего на улице, во время борьбы и очень поспешно. Полиция предполагает, что человек испытывал сексуальное возбуждение, вскрывая женское тело. — Я содрогаюсь при мысли, что чуть не стала одной из его жертв. — Мы явно имеем дело с больным человеком.
— Я подумал…
Жюль слышит меня, и мог бы повторить каждое мое слово, но он не слушает.
— Подумали о чем?
— Что, если он ищет что-то, когда вскрывает тело?
— Ищет что? — Какая странная идея. — Что же он мог искать? — Вот уж он озадачил так озадачил. Никак не ожидала услышать такое от человека, который известен во всем мире как знаток Науки. — Право, Жюль, трудно представить, что в наши дни в анатомии человеческого тела есть что-то неизвестное. Если кому-то хочется знать, где у женщины печень, достаточно открыть анатомический атлас.