Алиби для красавицы
Шрифт:
А он ничего не слышал, и рот его наполнился солоноватой слюной, и эта девочка стала для него с этого дня важнее всего остального, он называл ее про себя «Девочка со скрипкой» или просто «Она».
Тогда ему было одиннадцать лет, он был старше ее на четыре года.
Пять лет спустя в том же дворе Жека Малыгин встал у нее на пути и попытался вырвать из рук скрипку. Он бросился на помощь, но не успел добежать – Жека толкнул «Девочку со скрипкой», она упала, стараясь не повредить инструмент. Скрипку она уберегла, но сломала руку. Перелом был тяжелый, кость срасталась очень плохо,
А он встретил Жеку Малыгина и сказал, что достал настоящий боевой пистолет. Жека не поверил, но он пообещал показать пистолет и повел Жеку на чердак соседнего шестиэтажного дома.
«Где это?» – недоверчиво вертел головой Жека, пробираясь среди битых стекол, ненужного хлама и голубиного помета.
«Здесь, здесь, еще немного», – повторял он, и, когда Жека через слуховое окно выбрался за ним на край крыши, он сделал подсечку, которой научил его Володя Рубайко на пустыре позади школы.
Стая голубей взлетела с обледенелой кровли, громко хлопая крыльями. Он смотрел сверху на безжизненно распластавшееся на тротуаре Жекино тело и прислушивался к происходившим в душе переменам.
Вечером родители долго внушали ему, чтобы он не шлялся бог знает где: вон, Жека Малыгин сорвался с крыши и разбился насмерть, а тебя тоже черти весь день неизвестно где носят…
Он сидел, потупив глаза, обещал вести себя хорошо и думал, что будет защищать «Девочку со скрипкой» всю свою жизнь.
Он снова вспомнил силуэты на кремовых шторах.
Нельзя, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы все так бездарно, так бессмысленно закончилось. Она не имеет права бездумно распоряжаться собственной жизнью и собственным даром, потому что эта жизнь и этот дар принадлежат не только ей. Они принадлежат и ему, потому что он заслужил это право своим упорством, своим постоянством, своим преданным служением. Она стала его религией – и значит, она несет перед ним ответственность. Божество не может предать беззаветно верящего в него человека. Божество должно соответствовать вере, должно быть достойной ее.
Он положил к ее ногам свою собственную жизнь, не попросив ничего взамен, значит, тем самым получил право на ее жизнь. «Девочка со скрипкой» – не только его божество: она еще и его собственность.
Профессор Зайончковский очнулся в палате реанимации, потому что в машине «Скорой помощи» ему стало так плохо, что врач по рации предупредил больницу, чтобы готовили бригаду реаниматоров. Раймонда Генриховича привезли в приемный покой, где мигом перебросили с носилок на каталку и повезли бегом в реанимацию. Но там даже не понадобилось подключать приборы – просто сунули кислородную подушку и похлопали по щекам. Врач сказал, что сердце у старика еще ничего себе, а сознание он потерял в машине от духоты и тряски. Однако на всякий случай сделали кардиограмму и установили: инфаркта нет.
«И на том спасибо!» – подумал профессор и облегченно задремал.
Ночь прошла спокойно, а утром он почувствовал себя лучше и вспомнил, что так и не сообщил Виктории имя странного лаборанта, которого подозревал в краже флюосцина. Доктор велел ему лежать несколько дней, порядки
Во второй половине дня в реанимацию привезли двоих после аварии. А профессора Зайончковского перевели в палату, где разрешили садиться в кровати и двигать руками. К тому времени он вспомнил об ужасной смерти своей сотрудницы Марии Потаповны, что усугубило его решимость разобраться в деле с флюосцином. Он еще напряг память и сообразил, что записал координаты лаборанта по фамилии Рузаев на листочке, а листочек, чтобы не потерялся, положил в футляр для очков.
Профессор Зайончковский имел неплохое зрение, но читать и писать в силу возраста без очков уже не мог, поэтому всегда носил очки в кармане. Он еще раз представил себе картину: Тархун стоит, размахивая тощей папочкой, и вещает, оглядываясь на портрет Ленина, он записывает адрес, потом снимает очки, убирает их в футляр и туда же кладет листочек, чтобы поскорее уйти из отдела кадров от надоевшего до чертиков Тархуна.
Осторожно подняв левую руку, Раймонд Генрихович не глядя пошарил в тумбочке и к великой радости нашел свой очешник. Вот и бумажка с координатами Рузаева…
Открылась дверь, и сестричка внесла поднос с лекарствами.
– Сейчас померим температуру, примем лекарство, и до утра вас никто беспокоить не будет! – весело объявила она.
Девушка была молодая и хорошенькая. А может, так показалось профессору из-за того, что очень туго был затянут слишком коротенький белый халатик и слишком кокетливо топорщился на золотистых кудряшках белый колпачок. Профессор дождался своей порции лекарств и протянул ей листочек.
– Милая девушка, это очень и очень важно! Позвоните по этому телефону, – он взял у нее из кармашка шариковую ручку и записал телефон Виктории, – спросите профессора Викторию Львовну Залевскую и передайте ей вот эту информацию. Скажите, что по поручению профессора Зайончковского. Больше ничего можете не объяснять, она поймет. Позвоните?
– Конечно, позвоню, не волнуйтесь, – улыбнулась сестричка и выпорхнула из палаты.
«Как бы не забыла, – переживал профессор, – а то потом Виктория уйдет, и все до завтра отложится. Вроде славная девчонка, хорошенькие судьбой не обижены, так на людей свою ущербность не переносят. Хотя что это я? Красивые женщины-то как раз самые стервы и есть…»
Профессор удивился, что это он в свои годы вдруг задумался о женщинах. Перед смертью, что ли?
Надежда сидела в кабинете Виктории за ее письменным столом и от нечего делать точила карандаши. Викторию задержали в лаборатории – что-то там со срочной экспертизой, и теперь Надежда изнывала от нетерпения. Время – девять часов вечера, и мало того что муж придет раньше нее, так еще и ужина сегодня нет. Она покаянно подумала, так ли уж не прав ее муж, когда запрещает ей совать нос во всякие криминальные истории, а просит только, чтобы она была осторожна и не возвращалась домой в темноте.