Алиби — надежда, алиби — любовь

Колочкова Вера Александровна

В квартире у Ветки стоял полный кавардак, впрочем, как и всегда. Удивительно, но Надежда ни разу не застала у нее порядка. Нет, за чистотой как таковой Ветка следила с особой тщательностью, мыла-пылесосила-проветривала, но вот разложить вещи по своим местам — это уж извините. Детские игрушки валялись по полу сплошным слоем, начиная от входной двери, и вошедшему надо было проявить чудеса ловкости, чтоб не наступить невзначай на какую-нибудь пищащую резиновую собачку или маленькую машинку. К тому же везде — по столам и по стульям — были разложены большие и маленькие лоскутки ткани, и присесть, ничего никуда из этого добра не переложив и не попутав, можно было только на кухне. Дело было в том, что Ветка шила. Творила одежду на заказ, постоянно давала

в газеты объявления типа «шью быстро, качественно, недорого, на любую фигуру». Получалось у нее это из рук вон плохо, зато брала она за свое «быстро-качественно» и впрямь недорого — в два раза меньше, чем всякая уважающая свой труд портниха. И тропа к ее домашней мастерской никогда не зарастала. В основном это были клиентки несостоятельные и с фигурами такими же несостоятельными, то есть расплывшимися от дешевого калорийно-модифицированного питания. Доход от этого занятия был у Ветки небольшим, но единственным. Да и времени на это занятие всегда было в обрез — только в те часы, когда дети спят. Так что после восьми вечера она лихорадочно впадала в рабочее состояние — иногда на всю ночь. Ходила потом целый день вымороченная, клевала носом и едва дожидалась послеобеденного детского сна, чтобы свалиться замертво. И никогда не жаловалась по той простой причине, что жаловаться ей было практически некому. Родственников достойных у Ветки не водилось и приходилось рассчитывать только на свои силы, чтобы устроить себе какую-никакую жизнь. Хотя говорят, только тот в крайне стесненных обстоятельствах и выживает, кто на себя одного надеется, и Ветка могла служить для этой жизненной мудрости наглядным примером. А особенно поражало Надежду в подруге то непостижимое качество, что ей удавалось еще и деньжат прикапливать на «черный день». Прямо героизм какой-то — казалось, уж чернее тех дней, в которых сейчас проживала Ветка, оставшись одна с малыми детьми, и придумать больше нельзя. Ветка только плечами пожимала, слушая ее восторги по поводу своих сверхспособностей к накопительству. У нее вообще была собственной придумки теория на этот счет. Все накопители — она считала — делятся на накопителей-оптимистов и накопителей-пессимистов. Первые живут предвкушением: вот погодите, накоплю, сколько нужно, тогда поживу! Полная им противоположность вторая категория. Эти копят, пребывая в вечном страхе, — только на черный день. Вот она и копила, чтоб отделаться от этого самого страшного страха. Чтоб отдать ему кругленькую сумму, откупиться от него и жить себе спокойно.

— Заходи, только тихо… — встретила она Надежду у двери. — Иди на кухню. Чайник сама ставь, мне некогда, зашиваюсь. И в прямом, и в переносном смысле. Завтра утром клиентка на примерку придет, а мне еще все собрать-наживулить надо…

— Я не хочу чаю, Вет… — хриплым шепотом проговорила Надежда, пробираясь осторожно среди разбросанных по прихожей игрушек.

— Зато я хочу! Давай-давай, подсуетись, и бутерброд мне какой-нибудь изладь потолще. Я поужинать не успела.

— А кормить я тебя им с рук буду? Ты же шьешь…

— Можешь и с рук. Рассказывай давай, что у тебя произошло. Почему Витя с чемоданом выскочил?

— А догадайся с трех раз…

— Свалил, что ли?

— Ага. Какая ты умная, прям спасу нет.

— Вот козел! А чем мотивировал?

— Да ничем особенным. Вроде как не поверил мне, что тот, вчерашний, случайно в нашу дверь забрел. Вроде как оскорбила я его мужское достоинство тем, что в его отсутствие в доме чужой мужик ночевал.

— Вот козел!

— Ну почему козел-то? Ты что, других эпитетов не знаешь, что ли? Заладила — козел да козел…

— Нет, не знаю я других эпитетов для таких вот сволочей! У самого рыло в пуху, а жену надо виноватой сделать! Повод найти для своего же блуда!

— Ну почему — повод? Может, он и правда оскорбился?

— На-а-а-а-дь… Ну не будь ты такой наивной, господи… Ты же такой ему подарок сделала — пальчики оближешь! Он же явно свалить хотел, к разговору неприятному готовился, к объяснениям, к слезам твоим… А тут на тебе —

ничего и не надо такого! Мы и сами, как говорится, хорошо оскорбились! И не виноватые мы ни в чем! Мой Генка вот также мучился, причины все придумывал… Ему, знаешь, потруднее было, чем Вите твоему! Сама подумай — в чем таком можно обвинить жену на сносях практически? Вроде как ни в чем таком, правда? Вот он и придумал себе оправдание, что Машка якобы не от него. Козел…

— А с чего ты взяла, что Витя свалить хотел? Может, загулял просто? У мужчин, знаешь, это случается иногда. А семья, она и есть семья…

— Нет, Надь. Не обольщайся. Не хотела тебе говорить, да придется. Видела я тут его на днях с дамочкой…

— С какой дамочкой? — с трудом выдавила из себя Надежда.

— А с такой! С упакованной, вот какой. Вся из себя такая за рулем, машина иномарка…

У нее и квартира, наверное, не однокомнатная. Витя-то твой тот еще бухгалтер, все рассчитал, как надо. Ты у него была первой ступенькой на пути к благополучию, теперь пора на следующую подниматься…

— Ты думаешь, он меня просто использовал, да?

— Ну да… Ты ж сама рассказывала, что когда вы познакомились, у него даже прописки не было! Ты же маму свою и уговорила прописать его в временно в вашей квартире… Не помнишь, что ли? А потом мама твоя негласное условие выставила. Женись, мол, Витя, на моей дочке, тогда и разменяемся, и будет у тебя свое законное жилье… Как будто ты уродина какая, или дура набитая, чтоб тебя пристраивать за непьющего-положительного надо было.

— Так он и в самом деле непьющий, Вет. И положительный. Сейчас таких днем с огнем…

— Да, Надь. Наверное. Ты права — ни днем, ни с огнем. Только мне иногда кажется, что нормальных счастливых баб на свете уже не осталось. Все какие-то… пришибленные. Или страхом припыленные. На иную посмотришь — вроде вся из себя гордо-самостоятельная, а внутри все равно пришибленная! Одних, как тебя вот, с детства сломали, других, как меня, потом предали. Третьим просто не везет. Четвертые счастливыми притворяются, чтоб выскочить из этого нехорошего фона. А счастливых, просто так любимых и любящих, нет! Просто нет и все!

— Нет, Ветка, не права ты. Каждая из нас по-своему счастлива. Просто женское счастье — оно такое всегда хрупкое, ранимое… Ради него все время чем-то жертвовать приходится.

— Чем это? Собой, что ли?

Ну да… Может, и собой…

— А не слишком ли дорого это — собой жертвовать? Вот Витя твой принял твою жертву, сломал тебя, подстроил под себя полностью, и дальше что?

— А что дальше?

— А ничего! Неинтересно ему стало, вот что! Пока ломал-переделывал, увлекался процессом, а потом просто неинтересно стало! Не влюбляются в жизни Пигмалионы в Галатей, неправда все это! Они просто их бросают, и все. Неинтересно им…

Ветка вздохнула горестно, склонилась над своим шитьем, быстро замелькала маленькими ловкими пальчиками. Надя не стала с ней спорить — не хотелось просто. Бесполезное это занятие. Да и зачем? Все равно она пришибленной себя не считает! И припыленной тоже. И сломанной. У нее муж есть хороший. Пусть в загул ушел, но все равно Витя ей муж! И она будет за него бороться. Потому что такие мужья и в самом деле на дороге не валяются. И ждать его будет столько, сколько надо. Ничего, от нее не отломится. Да и не одна она такая — все кругом за хороших и непьющих так же цепляются… Вот поживет он там с другой, которая «вся из себя», и поймет, что лучше Надежды нету. И вернется, обязательно вернется…

— Пойду я, Ветка. Поздно уже, — повернувшись от плиты с чайником в руках, тихо проговорила она, — сейчас чаю тебе налью, бутерброд сделаю и пойду, пожалуй.

— Ты обиделась, да, Надь? — подняла на нее огромные прозрачные глаза Ветка. — За козла обиделась?

— Да ну тебя… Ни на что я не обиделась. Устала просто. Спать хочу. Я ведь предыдущую ночь плохо спала, все со скалкой обнималась от страху…

— Так завтра же суббота! Выспишься! Мы и не поговорили даже.

— Нет, Ветка. Пойду. Нехорошо мне что-то.