Алиса Коонен: «Моя стихия – большие внутренние волненья». Дневники. 1904–1950
Шрифт:
Женя 430 , прощаясь, смотрела на меня светящимися глазами: «Ты как-то вся вдруг выросла…»
О Боже мой, сейчас упали нервы, устала, и вдруг сделалось грустно.
Все это не то, не то, не то…
Я хочу жить…
Жить, жить…
Каждым нервом своего существа.
Чтоб душа трепетала вся, сердце сильно билось, радость [дефект текста] заливала
[Все подчеркивания в этой записи более поздние.]
430
Женя – неуст. лицо.
Утро.
Я не спала ночь, лоб в каких-то волдырях, у мамы грустное озабоченное лицо, мне хочется умереть. Такая печаль в [душе. – вымарано] – тяжелая, безнадежная.
Убежать бы от этих пытливо смотрящих в мою душу глаз – далеко-далеко…
Господи, не оставь меня. Дай мне силы. Я в отчаянье. Я ничего не понимаю, что мне делать. [Более позднее подчеркивание.]
Несколько раз сегодня я принималась плакать. Если бы я могла много-много слез выплакать. Но я не могу. За каждым моим глазом, движеньем, взглядом – следят.
Как это тяжело… Боже мой, Боже мой.
4 часа.
Сейчас походила по ветру.
Не легче. Словно камень в душе.
Трудно [дышать. – зачеркнуто] вздохнуть.
Мы сидели пили чай.
Втроем. И все трое как чужие, избегали смотреть друг на друга.
Откуда это такая тоска?
Господи.
И ничего я не делаю, ничем не занимаюсь, а скоро конец.
Сейчас я увидала в зеркале свое лицо, и мне захотелось ударить себя больно-больно…
Как я ненавижу себя.
[Злая, сумасшедшая, представляющаяся талантом. – вымарано] воображающая [каждую секунду. – зачеркнуто] и вечно [дрожащая от того. – вымарано], что каждую секунду может [обнаружиться полная бездарность. – вымарано], отсутствие всякой пригодности к сцене, и от этого, конечно от этого, страдающая [порой сильно и глубоко. – вымарано] – жалкая, [смешная. – вымарано] и несчастная.
Еду завтра в Москву.
Незадачная я все-таки…
Что-нибудь да должно случиться.
Каждое лето так.
Боюсь, что до августа останется скверный лоб.
Господи, за что все это?
Прости меня.
Сегодня мне [плохо. – вымарано]. День целый было хорошо, а сейчас грустно…
Все идет прахом.
Осенний вечер…
Серое небо, и деревья шумят. Все летит… Ничего не удается.
5 часов вечера.
Слава богу, все пустяки. Через 2 недели, говорит доктор, – пройдет.
И хорошо было в Москве, и, с другой стороны, как-то грустно. Скоро-скоро конец. Один месяц.
Проходила родными местами, многое-многое вспоминала, многому улыбалась. В вагоне ехала с Ирицкой 431 .
Завидовала ее бодрому, энергичному виду, ее полной, как мне кажется, жизни, ее успехам.
431
Ирицкая – возможно, Ирицкая Маргарита Гавриловна – в 1908–1910 гг. актриса Театра Корша.
Живет молодо, свободно, радостно.
А мы…
Боже мой, что же это. – Я начинаю не любить наш театр. Тот театр, который меня воспитывает, учит, который как родную взял меня под свою крышу.
Господи… Нет, это все от себя.
Мне нигде не будет [вполне. – вымарано] хорошо… Всегда будут в душе пустые уголки…
Вот опять мне кажется, что я не люблю Вас.
Мало думаю о нем все это время.
Мало вспоминаю.
Пусть Бог благословит его. Пусть будет ему хорошо.
Мне думается опять, что больше [тут самолюбие. – вымарано].
Вас. прав, я тщеславна, [душа моя. – вымарано] хочет успехов, блестящей жизни, поклонений…
Я все хочу покорить себе…
Кто знает, быть может, и в моей любви к театру больше всего этой жажды стать выше людей, быть чем-то, не затеряться в толпе.
Я перестаю понимать себя.
Конец ознакомительного фрагмента.