Алкивиад и Гай Марций Кориолан
Шрифт:
XXXI. ЭТО было главною причиной обвинения его некоторыми из вольсков, давно тяготившимися его влиянием и завидовавшими ему. Между ними был и Тулл, лично ничем не оскорбленный Марцием, но поддававшийся влиянию человеческих страстей. Он сердился на него за то, что благодаря Марцию его слава вполне затмилась, и вольски стали относиться к нему с презрением. Маракй был для них все; что же касается до других полководцев, они должны были довольствоваться уделяемою им частью власти и начальства. Это было первою причиной тайно распускаемых про него обвинений. Собираясь в кружки, вольски негодовали, считая его отступление изменой: он упустил не укрепления или оружие, но удобное время, от которого зависит, как и во всем остальном, или успех боя, или неудача; недаром он дал римлянам тридцать дней сроку: в меньшее время в ходе войны не могут произойти важные перемены. Марций сумел воспользоваться этим временем. Он вступил во владения союзников неприятеля, грабил и опустошал их; в его руки перешли между прочим семь больших и населенных городов. Римляне не решились подать им помощь — их сердца охватило чувство страха; им так же хотелось идти на войну, как закосневшему
Когда срок прошел, Марций снова вернулся со всеми войсками. Римляне отправили к Марцию новое посольство с мольбою о пощаде и просьбой вывести войска вольсков из римских владений и потом уже начать делать и говорить то, что он считает выгодным для обеих сторон. Они говорили, что под угрозой римляне не уступят ничего; но если он желает извлечь для вольсков какую-либо выгоду, римляне согласятся на все, как только неприятель разоружится. Марций отвечал, что, как полководец вольсков, ан не может ничего сказать им, но, пока он еще римский гражданин, горячо советует не оказывать такого упорства в удовлетворении справедливых требований и явиться к нему через три дня с положительным ответом, иначе пусть они знают, что их не пропустят в лагерь, если они вторично явятся с пустыми разговорами.
XXXII. ПОСЛЫ вернулись и сделали доклад в сенате, который как бы бросил свой «священный» якорь в знак того, что государственному кораблю пришлось выдерживать грозную бурю. Все жрецы богов, все совершавшие таинства или надзиравшие за их исполнением, все знавшие старинные, употреблявшиеся предками правила гадания по полету птиц, должны были идти к Марцию, каждый в жреческой одежде, требуемой законом, и просить его прекратить войну и вступить в переговоры с согражданами касательно мира с вольсками. Правда, Марций пропустил жрецов в лагерь, однако не сделал им никаких уступок ни на словах, ни на деле, — он предлагал им или принять его прежние условия, или продолжать войну.
С этим ответом жрецы вернулись обратно. Тогда решено было запереться в городе, занимая укрепления, чтобы отражать нападения неприятеля. Свои надежды римляне возлагали лишь на время и на неожиданную перемену счастия: лично они не знали для своего спасения никаких средств. В городе царствовали смятение и страх; на каждом шагу видны были в нем дурные предзнаменования, пока не случилось нечто вроде того, о чем не раз говорит Гомер, но что у многих не находит себе веры. Относительно серьезных и невероятных поступков он выражается в своих поэмах, про кого-либо, что ему
Дочь светлоокая Зевса, Афина, вселила желанье,или:
Боги мой гнев укротили, представивши сердцу, какая Будет в народе молва…наконец:
Было ли в нем подозренье, иль демон его надоумил.Многие не обращают внимания на такого рода выражения — по их мнению, поэт желал невозможными вещами и невероятными вымыслами отрицать разумное проявление свободной воли в человеке. Но Гомер хотел сказать не это: все вероятное, обыкновенное, не идущее вразрез с требованиями рассудка, он считает действием нашей свободной воли, что видно из многих мест:
Тут подошел я к нему с дерзновенным намерением сердца,затем:
Рек он, — и горько Пелиду то стало: могучее сердце В персях героя власатых меж двух волновалося мыслей…далее:
…но к ищущей был непреклонен Чувств благородных исполненный Беллерофонт непорочный.Напротив, там, где речь идет о невероятном и опасном деле, где требуется вдохновение или воодушевление, он представляет божество не уничтожающим, но возбуждающим в нас проявление свободной воли, не внушающим нам желания совершить какойлибо поступок, а только рисующим в нашем воображении картины, заставляющие нас решиться на него. Ими оно не заставляет нас делать чего-либо по принуждению, оно дает лишь толчок свободной воле, вливая при этом в нас мужество и надежду. Действительно, если у богов отнять долю всякого влияния, всякого участия в наших делах, в чем же другом выражалась бы их помощь и содействие людям? — Они не переменяют строения нашего тела, не дают известного направления нашим рукам или ногам, как то следовало бы, — они только возбуждают действенное начало нашей души, выражающееся в свободной воле, известного рода ощущениями, представлениями или мыслями, или же, с другой стороны, удерживают ее, мешают ей.
XXXIII. В РИМЕ в то время все храмы были полны молящимися женщинами. Большинство их, принадлежавших к высшей аристократии, молились у алтаря Юпитера Капитолийского. В числе их была и Валерия, сестра знаменитого Попликолы, оказавшего Риму много важных услуг во время войны и во время мира. Из жизнеописания Попликолы видно, что он умер раньше. Валерия пользовалась в столице известностью и уважением — своим поведением она поддерживала славу своего рода. Внезапно ею овладело то настроение, о котором я говорил раньше. В ее душу запала счастливая мысль, внушенная ей свыше. Она встала сама, заставила встать и всех остальных женщин и отправилась с ними в дом матери Марция, Волумнии. Когда она вошла, она увидела, что его мать сидит с невесткой и держит на руках детей Марция. Валерия велела женщинам стать вкруг нее и сказала: «Мы пришли к вам, Волумния и Вергилия, как женщины к женщинам, не по решению сената, не по приказанию магистратов. Вероятно, сам бог услышал наши молитвы и внушил нам мысль отправиться сюда к вам и просить
XXXIV. ЗАТЕМ Вергилия взяла на руки своих детей и в сопровождении остальных женщин отправилась в Вольский лагерь. Их внешность, говорившая об их несчастии, возбудила чувство уважения к ним даже со стороны неприятелей. Никто не говорил ни слова.
Марций в это время сидел на возвышении, окруженный начальниками войска. Заметив приближавшихся женщин, он был удивлен. Он узнал свою мать, шедшую во главе других, и решил оставаться непреклонным, не изменять себе; но в нем заговорило чувство. В смущении от представившейся глазам его картины, он не мог усидеть на месте при их приближении. Он вскочил и более быстрою походкой, чем обыкновенно, направился к ним навстречу. Первою он поцеловал мать и долго держал ее в своих объятиях, затем жену и детей. Он не мог сдержать слез, не дать воли ласкам — его чувство унесло его, как поток.
XXXV. НАКОНЕЦ он удовлетворял ему вполне. Заметив, что мать хочет с чем-то обратиться к нему, он окружил себя вольсками, членами военного совета, и услышал от Волумнии следующее: «Сын мой, мы не говорим ни слова; но наше платье и незавидная внешность доказывают, какую уединенную жизнь пришлось вести нам во время твоего изгнания. Подумай теперь — мы несчастнейшие из этих женщин: судьба превратила самое прекрасное из зрелищ в самое ужасное — я должна видеть своего сына, моя невестка — мужа расположившимся лагерем здесь, перед стенами родного города!.. Для других молитва служит утешением во всякого рода несчастиях и скорбях, для нас она страшная мука. Нельзя молить небо в одно время и о победе отечества, и о твоем спасении, — и в нашей молитве есть все, чем может проклясть нас враг. Может быть один выбор — твои жена и дети должны лишиться или отечества, или тебя: я же не стану ждать, пока война решит, какой жребий мне сужден. Если ты не хочешь послушаться меня и превратить раздор и бедствие в дружбу и согласие, сделаться благодетелем обоих народов, а не бичом одного из них, знай и свыкнись с мыслью, что ты нападешь на родной город, только перешагнув через труп своей матери. Я не должна дожидаться того дня, когда увижу своего сына или побежденным согражданами, или празднующим победу над отечеством. Если б я стала просить тебя спасти отечество ценою гибели вольсков, моя просьба показалась бы тебе несправедливой и трудно исполнимой: нечестно убивать сограждан, как низко предавать и тех, кто доверился тебе. Но теперь мы просим тебя только спасти нас от бедствия, что может быть одинаково спасительно для обоих народов. Для вольсков оно будет еще более лестно, принесет им больше чести, так как они, победители, дадут нам величайшие из благ — мир и дружбу, — приняв не меньшее от нас. Если это станет действительностью, эту честь припишут главным образом тебе; нет — обе стороны будут упрекать одного тебя. Чем кончится война, неизвестно; известно лишь, что, если ты останешься победителем, ты будешь духом мести для своей родины; но, если потерпишь поражение, тебя назовут человеком, ввергнувшим под влиянием гнева своих благодетелей и друзей в море бедствий…»
XXXVI. МАРЦИЙ слушал, пока говорила Волумния, но не отвечал ни слова. Она кончила; но он долго стоял молча. Тогда Волумния начала снова: «Сын мой, что же ты молчишь? — Неужели хорошо давать во всем волю своему гневу и чувству мести и дурно — уступить в таком важном деле своей матери? Разве великий человек должен помнить лишь о причиненном ему зле; разве великим и честным людям не следует питать чувства признательности и любви за то добро, которое видят дети от своих родителей? Нет, никто не должен быть благодарен больше тебя, раз ты так жестоко караешь неблагодарность. Ты уже наказал сурово свое отечество, но ничем не отблагодарил свою мать. Добровольное исполнение просьбы матери в таком прекрасном и справедливом деле — самый священный долг; но я не могу упросить тебя. В чем же моя последняя надежда?!.» С этими словами она вместе с невесткой и детьми упала к его ногам. «Мать моя, что сделала ты со мною!» — воскликнул Марций. Он помог ей подняться, крепко сжал ей руку и сказал: «Ты побелила: но победа принесла счастье отечеству, меня она — погубила: я отступаю. Одна ты одержала надо мной победу». Сказав это, он поговорил немного наедине с матерью и женою, отпустил их по их просьбе обратно в Рим и ночью отступил с войсками вольсков. Их чувства по отношению к нему были не одинаковы, не все смотрели на него одними и теми же глазами. Некоторые негодовали как на Марция, так и на его поступок, некоторые же не делали ни того, ни другого, — они были расположены к прекращению войны, к миру. Третьи были недовольны случившимся, однако не отзывались о Марции дурно, но прощали ему ввиду того, что он уступил овладевшим им благородным побуждениям. Никто не возражал; но все пошли с ним скорей из уважения к его нравственным качествам, нежели к его власти.