Альковные секреты шеф-поваров
Шрифт:
Стены, выкрашенные в ярко-желтый цвет, небесно-голубые шторы на узких окнах… Домашний интерьер маленькой уютной палаты разбивался об алюминиевый блеск больничной койки. Из стены торчал коленчатый манипулятор, к нему крепился телевизор. Еще имелись два стула, тумбочка на колесиках и небольшая раковина в углу.
На кровати лежал Кит Кибби, обмякший, как спущенное колесо. Жизнь покидала его медленно и неуклонно. Из капельницы в бледную руку поступал физиологический раствор, и ритмичные бульки казались Киту тиканьем часов, отсчитывающих последние секунды. За окном торчали голые ветки — высохшие, как его рука. По весне они нальются новой силой,
Дежурная сестра Франческа Райан пришла, чтобы измерить больному пульс и давление. Она возилась с резиновой манжеткой, а он смотрел на черные волоски у нее над губой и с теплой грустью думал, что, если их удалить, девчонка будет очень даже ничего.
Электролиз. Раз — и нету. Ну, еще несколько фунтов сбросить. И получится не девочка, а загляденье.
Сестра Райан не чаяла, как поскорее выбраться из палаты Кибби. Ее пугала не его болезнь — к виду неизбежной смерти она давно привыкла,— а нечто цепкое и страшное, дыхание какой-то жадной силы. Ей больше по душе был Дэйви Роджерс из соседней палаты, хотя он и дразнился, что она родилась в бандитском городе Лимерик: «Не пускайте девку в операционную, не давайте ей ножа! Она вам устроит кровавую баню!»
Старый Дэйви был, конечно, еще тот охальник, зато весь на виду — что на уме, то и на языке. А Кит Кибби, казалось, замышлял страшные вещи, сверля ей взглядом спину.
У Франчески слегка отлегло на сердце, когда она увидела семью Кибби: жену и двоих детей. Они его, похоже, очень любили. Франческа не считала, что он достоин такой любви, но чего в жизни не бывает.
Она видела, как дочь наклонилась и поцеловала отца в лоб. Девчонка вроде бы училась в Эдинбургском университете, на факультете английского. Франческа с некоторой завистью присматривалась к ее простому миловидному лицу. Может, они встречались раньше — где-нибудь на дискотеке в университетском клубе? Кэролайн заметила, что медсестра на нее глазеет, и ответила сухой улыбкой. Франческа Райан покраснела и поспешно покинула палату.
Кэролайн собиралась сегодня оторваться, пойти в ночной клуб в Тевиот-Роу. Там зажигал какой-то местный диджей. Однако сейчас, глядя на изможденное отцовское лицо, она была готова заплакать — и удержалась лишь потому, что заметила слезы на глазах матери.
Я не такая. Я сильнее.
Ее брат оставался внешне спокоен, только покусывал щеку — хорошо знакомая нервная реакция. Он склонился к отцу и начал говорить что-то вроде: «Когда ты отсюда выйдешь…» И вдруг тело больного выгнулось в сильнейшей судороге.
Семья Кибби дружно позвала на помощь. В палату вбежали сестры, Франческа Райан впереди всех. Их усилия, однако, были напрасны: Кит Кибби бился в припадке на глазах жены и детей. Расфокусировав глаза, он цеплялся за кровать с нечеловеческой силой, словно сражаясь за каждый дюйм покидающей его жизни, а семья тихо молилась, чтобы он сдался и оставил бренную землю с миром. Для Кэролайн этот яростный приступ сделался воплощением неописуемого ужаса смерти. Она думала, что отец уйдет постепенно, как гаснет свет при нажатии на установленные им по всему дому реостатные выключатели, но сейчас, когда он рычал и метался по кровати, ей чудилось, что это сама жизнь рычит и мечется, словно чужая непокорная сила, пытаясь вырваться из ветхого узилища больной плоти.
Время загустело, мгновения растянулись в часы, а отец все умирал в их объятиях, и Брайан прижимался к нему крепче остальных, словно закрывая своим телом бреши, через которые уходила душа… Когда все закончилось, семья Кибби почувствовала, что умерший Кит в процессе борьбы утащил в небытие часть их жизненной энергии. Прошло несколько секунд, прежде чем Брайан взмахнул длинными ресницами коровьих глаз и обнял мать и сестру.
Кэролайн сморщила нос: от матери пахло потом — густая омерзительная вонь, почти как трупный запах отца, и к этому примешивалась кисло-сладкая волна одеколона брата. По персиковым пушистым щекам Брайана бежали слезы.
— Покойся с миром,— произнес он.
Джойс посмотрела на него с тупым изумлением, как побитое животное. Он обнял ее крепче и повторил:
— Покойся с миром.
— …с миром,— как эхо откликнулась Джойс.
— С миром,— подтвердил Брайан, глядя на Кэролайн.
Та кивнула и снова подумала о ночном клубе: идти или не идти? И тут раздался жуткий, тоненький, злобно-упрямый голосок — мать затянула псалом.
— Господь — пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим…
— Подкрепляет душу мою, направляет меня…— подхватил Брайан.
И Кэролайн поняла, что решение принято: никакая сила не заставит ее провести сегодняшний вечер в их компании.
11. Похороны
Этот старый алкаш в свое время был крутым мужиком. Всю округу в страхе держал. Я раз десять видел, как он учил хорошим манерам пьянчуг, слишком нагло разевавших рот. Да, он был весьма опасен, любил показать силу — особенно напоследок, так сказать, накануне менопаузы, когда уже гремели первые звонки возрастного износа. Кончилось тем, что он сцепился с крепким молодым парнишкой, который его сломал, и с тех пор у старика в глазах стоит прокисший желтый огонь — быть может, отсвет наступившего в душе мира, а скорее признак сгоревшей печени. Кажется, его зовут Сэмми.
Теперь Сэмми выродился в ничто, в источник слюнявого бормотания над ухом вечного собутыльника Басби. Эта старая неразлучная парочка все время ошивается здесь, в темном пивном подвальчике на улице Дюк. Но сегодня Басби не пришел; наверное, развлекает мою старушку по самые помидоры… Так что Сэмми сидит один-одинешенек: рабочая спецовка, руки-лопаты, дешевая шоколадка в кармане, разум, замутненный алкоголем. Однако задевать его не стоит, ибо последнее, что теряет старый боксер,— это нокаутирующий удар. Даже нет, удар — это предпоследнее, а последним уходит звук гонга, что раздается в пьяной голове в самые неожиданные минуты.
Я почему-то думаю об отце, каким я его всегда представлял: поджарый загорелый здоровяк с квадратной челюстью и благородной сединой, рядом с безукоризненно ухоженной, отменно сохранившейся супругой, во дворе собственного дома где-нибудь в Новом Южном Уэльсе или в пригородах южной Калифорнии… Глупости, конечно. Он скорее всего горький пьянчуга; может, даже один из сидящих в этом баре. Поэтому, наверное, моя старушка так его ненавидит: постоянно, куда ни пойдет, натыкается на его испитую харю. Он, должно быть, еще и деньги у нее канючит. А она всего лишь хочет уберечь меня от жестокого разочарования, потому что мой отец — если убрать пиво и сигареты — просто ничто, пустое место.