Алла Пугачева. Жизнь и удивительные приключения певицы
Шрифт:
– Садитесь, пожалуйста.
…Пугачёва была в его огромной жизни лишь одной из пары дюжин талантливых девушек. Лундстрем достал из шкафа неряшливую толстую папку с фотографиями, сваленными безо всякой попытки архивации. Фотографий юной Пугачёвой нашлось совсем немного, очень плохого качества. Почему-то они были сильно пересвеченными (сияние исходило, не иначе).
Гастролируя с Лундстремом, Алла узнала, что такое хорошие гостиницы: популярный оркестр не ночевал, где придется. Вечером, когда музыканты с шумом направлялись в рестораны, она быстренько скрывалась в своем
Тогда вместе с ними часто ездил и Валерий Ободзинский – любимый певец всех советских женщин.
Когда Ободзинский выступал, Алла внимательно наблюдала за ним из-за кулис. Очевидно, пыталась найти формулу народной любви.
– Алла с большим успехом пела у нас песню о Шаляпине, – вспоминал Олег Леонидович. – Даже слезу вышибала у публики. Потом тут же стремительно перевоплощалась и выбегала на сцену уже в брючках и с тросточкой: в таком наряде она исполняла песенку французского шансонье. Во всех песнях Пугачёва ухитрялась быть совершенно разной. Свой сценический облик она придумывала сама, и тогда у нее, кстати, была совершенно гладкая прическа с проборчиком.
Лундстрем дал Алле прозвище – Луиза. Почему, уже никто не помнит, но звучало изящно.
Во всей большой программе оркестра Алле доставалось лишь три-четыре номера – там были другие солисты и даже отдельный квартет «Лада», исполнявший чисто эстрадные вещи: Лундстрем тогда тяготел к многожанровости, чтобы удовлетворять самые разные запросы публики.
Алла завела знакомство с веселым молодым человеком Славой Добрыниным, который руководил квартетом «Лада». Их сплотило главным образом то, что оба оказались самыми юными в оркестре. Оркестранты тут же принялись сплетничать, что у Аллочки со Славой роман, и с интересом следили за реакцией Миколаса, когда тот встречал жену в аэропорту или на вокзале. Но здесь они глубоко заблуждались.
«Однажды на гастролях, – говорит Добрынин, – она сидела у себя в номере (а Алла была такой скромницей), я к ней зашел и сказал: "Слушай, я тут пойду с девчонками погуляю, а ты не можешь мне тем временем переписать начисто клавир моей новой песни "Если будем мы вдвоем" (это был один из моих первых композиторских опытов)?". – "Конечно, – отвечает. – Мне это даже приятно"».
Немного позже Пугачёва запишет пару добрынинских вещей – сам он тогда даже не пытался петь – и подружится с его первой женой Ирой.
Почти в то же время у Аллы случится еще одна встреча, которой, впрочем, поначалу ни она, ни ее новый знакомый почти не придали значения. Во время гастролей оркестра Лундстрема в Ленинграде осенью 1972 года в номер к Пугачёвой постучался здешний молодой поэт, прославившийся к этому моменту словами песенки о Золушке («Хоть поверьте, хоть проверьте, но вчера приснилось мне…»). Его звали Илья Резник. Вот что он сам поведал в своей книге «Алла Пугачёва и другие»:
«– Песню принесли? – серьезно спросила певица.
– Да. Слушай.
И я спел ей песню, в которой говорилось о том,
– Это мне? – растроганно спросила Алла.
– Нет, но сейчас мы ее с тобой выучим и пойдем к N-ой.
Я назвал имя очень популярной тогда, в 1972 году, певицы, проживавшей в этой же гостинице. (Скорее всего Резник говорит здесь о Галине Ненашевой – А. Б.)
Показ провалился. Наверно, мы слишком волновались, когда пели в два голоса перед вальяжно раскинувшейся в кресле звездой, может, мы просто пришли не вовремя, а может быть, она почувствовала в этой худенькой рыжей девушке будущую грозную соперницу.
А тогда, тогда моя новая компаньонка расстроилась больше меня…
– Знаешь, Алла, возьми тогда себе эту песню, – великодушно предложил я. Но она неожиданно отказалась:
– Я подумала, ты был прав: эта песня для N-ой. Лучше найди что-нибудь другое.
В пачке клавиров, извлеченных из гитарного чехла, я отыскал ту песню… Песня назвалась "Посидим-поокаем"».
В принципе, ей было хорошо работать у Лундстрема: довольно престижное место, много концертов. Да и за границу Алла впервые выехала именно с оркестром – это были гастроли в Польше. Но как раз тут она вдруг с тоской подумала о том, сколько еще лет она будет выбегать на сцену после того, как зал отбил все ладони, рукоплескал Ободзинскому, и петь свои три песенки?
Здесь в Польше, в городке Сопот каждый год гремел международный музыкальный конкурс. Победитель увозил приз – «Янтарного соловья»…
– Не-ет, – сердито говорила Алла Добрынину, – мне синица в руках не нужна. Мне этот «соловей» нужен.
Слава в ответ смеялся: «Да ты сама как воробушек!».
«Мне кажется, – заключает Лундстрем, – что именно в Польше Алла почувствовала, что ей надо работать самостоятельно. Я отнюдь не порицаю ее за то, что она ушла из оркестра: все-таки у нас чисто джазовая специфика, а Пугачёва – эстрадная артистка и время показало, что Алла была права».
Миколас долго всех уговаривал, чтобы жену устроили работать в Московскую областную филармонию.
«Да лучше мы пятидесятилетнюю цыганку возьмем, чем молодую певицу! – шумел директор филармонии. – У нас певиц уже полно. Ну куда нам еще, куда?»
Помог исключительно «семейный» аргумент: жена должна работать там же, где и муж. Они, мол, и так редко видятся из-за гастролей… под угрозой «ячейка общества»… про ветреность артистов уже слышать невозможно… а мы же боремся за крепость уз…
Все-таки Аллу взяли в филармонию. «Много у нас было тогда "левых" концертов, – вспоминает Орбакас. – Это когда всякие администраторы набирали бригады артистов и вывозили куда-нибудь. Например, на майские праздники. Очень хорошие деньги с этого качали. Мы много ездили с Николаем Сличенко. Он был гвоздем программы, а мы уж так…».
Когда дом в Зонточном переулке приговорили к сносу, родителям и Алле с Миколасом дали по квартире недалеко от Рязанского проспекта. К этому времени в своей бывшей детской комнатке вновь поселился брат Женя, но не один – с молодой женой, привезенной из Горького.