Алла в Стране ЧБ
Шрифт:
Семей, лишенных крова, здесь оказалось много. На первом этаже и в подвале для них были расставлены кровати и раскладушки. Создавалось впечатление, что они стояли здесь всегда, как будто нарочно ждали нужного момента, и были точно такими же грязными и прокоптившимися, как само здание и его окна.
Почти все места уже были заняты, поэтому для Аллы и ее брата Борьки нашлось место только в самом дальнем и темном углу подвала возле стены под крохотным и совсем уж мутным окошком, сквозь которое ничего нельзя было разглядеть. Окошко не открывалось, а если бы и удалось это сделать,
Окошко было настолько маленьким, что в его створку могла бы пролезть разве что кошка.
Наверное, это могла бы сделать вязаная кошечка — любимая игрушка Аллы, сделанная когда-то мамиными руками, и с которой девочка всегда ложилась спать. Если конечно, отбросить тот факт, что ее кошка была связана крючком. Вот если бы она была живой!..
«Моя маленькая кошка
прыгнет в окошко...» — пришло вдруг на ум.
Сам собой родившийся стишок вновь подстегнул воображение Аллы. Оно разыгралось, и девочка даже представила, как ее любимая игрушка снова при ней. Да еще всамделишная, живая!
А, может быть, и мама жива?! — вспомнила Алла о том, как она часто воображала это. И вдруг испугалась самой себя, когда в полумраке подвала ей почудилось, что она увидела такой знакомый до боли мамин силуэт возле Борькиной раскладушки.
Но стоило той женщине, которую она приняла за маму, громко всхлипнуть чужим голосом, как девочка тут же вернулась к реальности. Она испугалась еще больше, когда вдруг поняла, что снова включилась в опасную игру.
Нужно быть осторожной — опять все будут говорить, что она выдумщица, лгунья или чокнутая...
Но Алле так не хотелось, чтобы мама и кошечка навсегда исчезли в прошлом — там, где осталась память о любимом доме. Где осталось ее детство.
«Моя маленькая кошка
никогда не прыгнет в окошко...»
Этот переделанный грустный стишок Алла повторяла про себя, со слезами. Плакала не только она — все женщины рядом, старые ли, молодые, каждая о своих утратах.
Алла смотрела на мутное крошечное подвальное оконце, под которым стояла ее новая кровать (на самом деле старая, чужая и неудобная, с провалившейся сеткой) — и ей подумалось, что там, за этим окошком, прячется незнакомый мир.
Мир, в котором нет места горю и печалям.
Положив голову на подушку, и продолжая смотреть на окошко, она попыталась вообразить себе этот мир... и не заметила как заснула.
А когда проснулась, стоял еще день, но понять это было невозможно, так мрачно было в подвале.
Борька тоже спал. И Алла продолжала лежать, глядя на странное окошко и думая, сама не понимая, о чем.
А мутное окошко, действительно, выглядело весьма и весьма странным.
Первым на это по-настоящему обратил внимание — но не придал значения — отец. Он пришел навестить Аллу и Борьку, чтобы снова уйти на борьбу с огнем, все еще бушующим в разных
Он спустился в подвал с группой других мужчин, искавших своих родных. К тому времени девочка только-только очнулась от сразившего ее тяжелого сна. Но, едва только завидев папу, Алла кинулась к нему со всех ног. Если заспанного брата Борьку испугали его прокопченное лицо, опаленные брови и запах гари от одежды, то Алла готова была тискать отца хоть сутки напролет, и не отпускать вовсе, не переставая целовать и тереться о его колючие щеки.
Отец поднял ее на руки.
— Какая ты тяжелая! — рассмеялся он. — Совсем большая.
— Я уже давно не маленькая, папа. Ты только сейчас это заметил?
Но Алла все же засмеялась, когда он ее закружил. Почти как раньше.
— Папа, а когда вы пожар совсем победите, куда мы денемся?
Отец вздохнул.
— Еще ничего не известно, — сказал он, отпуская Аллу и принимая на руки Борьку, признавшего, наконец, в нем отца.
Затем он осмотрел их угол и сказал:
— Совсем темно тут у вас. И какое окошко странное. Маленькое, да мутное. Закоптилось видать.
В этот момент в подвал спустился невысокий и плотный пожилой мужчина, в котором Алла узнала их школьного завхоза Александра Павловича.
— Это ж куда мир катится, — вздохнул завхоз, оглядывая помещение. — Прямо в тартарары. Хорошо хоть нашу школу обошло стороной. Зареченская-то школа сгорела! А наша теперь напрочь забита погорельцами. Там сейчас такой раздрай! Столько хлопот! Столько... — он устало взмахнул рукой и снова повторил это необычное слово:
— Прямо в тартарары!..
— Тартарары1! — засмеялась Алла. Ее развеселило это слово. Ужасно катиться в глубокую черную пропасть. Но в тартарары — даже весело. Она повторила слово несколько раз, пытаясь защекотать Борьку. И не слышала, как завхоз, обращаясь к ее отцу, вздохнул: мол, как быстро ко всему привыкают дети.
— Тартарарррры! — Алла снова прорычала, продолжая шутливо пугать руками Борьку. Тот молчаливо улыбался.
Меж тем Александр Павлович по-хозяйски выудил из кармана лампочку и вкрутил ее в свисавший с потолка старый абажур.
Вспыхнул свет, заставивший всех зажмуриться. На самом деле не яркий, потому что глаза к нему очень быстро привыкли.
— Ничего, сейчас окошки ототрем, еще светлее станет. А то до ночи далеко, — сказал завхоз и объявил женщинам, что принес разный инвентарь и тряпки, чтобы они могли немного навести здесь порядок.
Оставив Борьку под присмотром отца, Алла вместе с соседками отправилась на улицу мыть закопченные подвальные окна. На улице дул сильный ветер, пахло гарью. К своему удивлению, крохотного оконца в стене со своей стороны Алла не нашла.
— Там нет никакого стекла, — доложила она, вернувшись.
— Как нет? — удивился отец и посмотрел на окошко. — Может, ты не к той стене подошла?
— К той, — ответила девочка.
Когда все, кто был рядом, посмотрели на Аллу, ей на секунду подумалось, что сейчас опять посчитают, что она что-то сочиняет, «Врушка Чокнутая».