Алло, Люся, это я! (сборник)
Шрифт:
Очнулся, Иванов? Хорошо, подоприте его сзади палкой, чтоб не упал. Да быстрее, он уже наклоняется!
Проститутка Венера Ивановна проснулась? Подкрасьте ей глаза, чтобы было видно, что они все-таки есть! И наденьте накладные груди. Где они?! Сидоров, ты что – обалдел?! Мы груди ищем, а ты в них разгуливаешь! Какой ты представитель сексуального меньшинства, если вас в театре уже большинство! Нет, ты их отдашь! А я говорю: отдашь! Шурупов, вы в милицейской форме, отберите у него! Ну, на себя-то зачем надевать?!
Какая портупея? Пистолет у вас вон впереди болтается! А вы думали?.. Это ж сколько надо выпить, чтоб перепутать?!
Внимание! Начинаем репетицию!
Проститутка готова? А почему ей груди на спину привязали? Так легче носить? Сейчас же сделайте наперед, а сзади противовес, чтоб не упала! Какой противовес – ягодицы накладные противовес! Вон их Волдыщенко на голову надел! Думал, шлем? Вот и сидишь в них по уши! Сталевар! Да иди ты знаешь куда!.. А впрочем, ты уже там!
Венера Ивановна, голубушка, возьмите у него свою… деталь и будьте готовы. Как только Шурупов откажется от взятки, предложите себя. А я сказал: предложите! Тоже мне – тридцать лет Дездемону играла, пока зрители в первом акте не стали кричать: «Задуши ее!», а тут выкаблучивается!
Внимание! Начинаем репетицию! Входит Иванов… достает деньги… Ты что – обалдел?! Ты зачем себе откладываешь?! Что значит – много! Драматург лучше знает, сколько надо давать!
Всё, начали! Входит Иванов, достает деньги, отдает Шурупову… тот не берет… Ты зачем взял, подлец?! Что значит – автоматически?! Вот же у драматурга написано: не бе-рет! Нет, это не опечатка! Отдай Иванову деньги, он даст тебе, ты не возьмешь. Иванов пошел… отдал… Где они?! Куда вы их спрятали?! Идиоты, это же не настоящие! Я сейчас милицию позову! Что ты орешь: «Я здесь!»? Я настоящую позову!
Вот так-то! Продолжаем. Иванов дает, Шурупов не берет… Ну неужели так трудно – не взять?! Ну, смотрите сюда. Иванов, давай мне… тьфу, мать, взял! Что ж ты так быстро, я ж не успел сообразить! Давай еще раз медленно… Вот видите, правой рукой не беру, а левая – сама цапнула!
Так, все понял! Наденьте на Шурупова наручники! Иванов, давай ему деньги. Ты зачем их зубами взял?! Ты же их покусаешь! Разожмите у него рот! Под мышками пощекотите, он заржет! Да не у меня – у него! Одну бумажку все-таки проглотил, подлец!
Завяжите ему рот! Вот видите, если его связать и держать – он не берет. Теперь входит Венера Ивановна и предлагает себя. Да что ж вы сразу халат-то распахнули – он сознание потерял! Надо быть милосерднее, хоть вы и проститутка. Волков, дайте ему нашатыря выпить.
Венера Ивановна, еще раз входите… Да что ж вы грудями-то так машете, как боксер перчатками?! Так вы его не соблазните, а убьете сразу! Эротика – это ж искусство, а не спорт. Вон смотрите, он зажмурился от страха. И бедрами, бедрами виляйте…
Ну, неужели нельзя было ягодицы ей крепче привязать – раз вильнула, и все упало! Над нами же смеяться будут! Кто сказал: комедия?
Точно! Будем ставить комедию, потому что над нашей жизнью только смеяться можно!
О бывшей работе автора
В 73-м году из Америки приехал старичок, говорит: «Я слышал, у вас нашедшему клад 25 % положено?» Ему говорят: «Положено». «А если я найду – дадите?» «Дадим». «Поехали!» Сели в машину, не доезжая до Истры, церковь Иоанна Предтечи, тогда под склад использовалась, остановились там, подошел он к одному столбу ограды, говорит: «Вынимайте кирпич!». Вынули – действительно, клад! Дали старичку 25 %. Потом спрашивают: «А как же вы узнали?» Он говорит: «Да я сам спрятал, когда от большевиков убегал!»
(См. продолжение: «Таинственная яма»)
Таинственная яма
Было лето… август. Меня вызвал начальник и сказал: «В Можайском районе при прокладке коллектора наткнулись на кирпичную кладку. Толик завтра съездит туда, а ты съезди с ним». «Я-то зачем, он – археолог». «На всякий случай», – пояснил начальник.
Я всегда был на всякий случай: в министерство на совещание, в ГлавАПУ, в исполком… Плохо, когда тебе много доверяют, я даже свой первый рассказ назвал «Трудно быть хорошим человеком».
Утром следующего дня мы встретились с Толиком на платформе. Он был задумчив и хмур. С первого дня работы, а устроились мы почти одновременно – меня занесло из издательства «Лесная промышленность», а Толика – аж из музея Кремля, он был хмур, говорил с ухмылкой и язвил довольно остроумно; не так, конечно, колко, как Галина, которой пришлось покинуть Музей изобразительных искусств и с моей же опять помощью сесть за стол искусствоведа. Если я еще скажу, что она была падчерицей Галича и к нам в полуподземелье иногда раздавались звонки из Парижа, после чего приходили крепкие ребята проверять электропроводку или отопление, то собьюсь с курса. А если я еще расскажу, что предыдущий искусствовед вышла замуж за студента школы международного рабочего движения, который после смены власти в Анголе стал министром, и хотела полететь туда со своей собакой дворняжкой, а прежде чем сесть в самолет, выпустила ее из клетки погулять, а та, испугавшись взлетного шума, чесанула в ближайший лес; и о том, что, прилетая в Москву, бывший искусствовед все пыталась ее найти, читатель совсем запутается, терпение его истончится, и он не узнает, что же было дальше.
А дальше… Когда сам-то в командировку едешь – книжку читаешь, в окошко смотришь, будто билет купил не на полтора-два часа пути, а на полтора-два часа покоя. А тут сидит Толик напротив меня и давит своим состоянием, хоть с полдороги из вагона выскакивай.
Доехали мы до Можайска, а там, на станции, такого я нигде не видел: портвейн в разлив продавали пивными кружками. Открывала тетка пузатую трехлитровую банку, чем-то на нее саму похожую, сковыривала металлическую блестящую крышку и пузырила в пивные кружки. А уж мужики-то как возносились, зазнавались друг перед другом с большой кружкой в руке, полной бордовой жидкости. Ну, потянул меня Толик в буфет сигарет купить – каких именно сигарет, я понял, увидев кружки. А он помягчел, разговорчивый стал.
«Я, – говорит, – немножко, голова что-то болит, простудился». Я ему: «Нам же сначала в отдел культуры – от тебя будет пахнуть». Он продуманно: «А я заходить не буду, ты сам сходишь».
К прилавку очередь… Тогда времена такие были: если очереди нет – значит, ничего нет. Взял Толик кружку и, смотрю, вписался в окружающую действительность, будто и был тут. Я давно заметил, что налет интеллигентности с некоторых смывается, словно макияж с женского лица. А в некоторых наоборот – при соответствующих обстоятельствах проявляется нечто благородное и вдохновенное. Упрется простак и тихоня в своем убеждении, и будто гордость его древних предков, неизвестных ему, поднимается в генах.