Алло, Люся, это я! (сборник)
Шрифт:
Выпил Толик кружку, закусил и, чувствую, уходить отсюда не собирается, корнями прорастает. Я говорю: «Пойдем, нам еще на место ехать». А он мне великодушно: «Езжай один!» Тут я понял, почему меня послал начальник, и говорю: «Нет, сначала съездим, посмотрим!..»
Погода была солнечная, спокойная, а тут, в маленьком Можайске, еще солнечнее и спокойнее. В районных городках, кажется, и время медленнее идет, и самолеты в небе медленнее летают, смотришь в небо, а он летит, летит… Вот только грузовики громче грохочут на улицах почему-то.
Заведующая отделом культуры была похожа на учительницу младших классов, которой нужно не много знаний, а
Уазик поджидал у подъезда. Толик беседовал с водителем, благодарно вспоминая портвейн и не подозревая, что машина исполкомовская. Я заметил неловкость водителя, бодро сказал: «Жарко сегодня!» И мы поехали.
Перезвякивались лопаты на полу между сиденьями, я, глядя в окно, громко хвалил местные просторы, чтобы забить в памяти шофера впечатление от беседы с археологом, а серая коробочка автомобиля, пыля, мчала нас к таинственной яме.
Тот день я помню, словно не был участником, а смотрел на широком экране цветной фильм – поля, белесое небо, человеческие жилища, грустные и беззащитные под августовским солнцем…
Яма была неглубока и из нее виднелся кирпичный свод, как лысина на затылке. Я знал одного археолога – он загодя дрожал от возбуждения; знал другого – тот смаковал секунды и на черепки глядел, как в глаза любимой женщины, кстати сказать, любимой женщины у него не было. Толик же сначала долго не отходил от автомобиля, прячась в его неверной тени, а когда подошел, заглянул в яму с отвращением. Лопату он держал, будто готовился вот-вот передать ее кому-то. Передавать было некому – у меня была, а водитель Саша, глянув в раскопки не увидев ничего интересного, сказал, что заедет за нами к обеду, и укатил.
Ни реки рядом, ни деревца – откуда здесь в земле кирпичный свод? Толик, чтобы показать свою значимость, сказал: «Кирпич – шестнадцатый век… или семнадцатый». Я начал копать. Он, помедлив, тоже стал выбрасывать землю с другой стороны. Минут через десять у него вместе с землей вылетела и лопата.
Мы вылезли. Кирпичная плешь стала шире, но предназначения своего не раскрыла. Перекурив, взялись опять за лопаты, Толик сопел, морщился и наконец выдал неожиданную фразу: «По-моему, мы сортир раскапываем». «Почему?» – удивился я. «Говном пахнет!» – ошарашил он. Я говорю: «Ты чего – семнадцатый век!». «Точно пахнет!» – сказал археолог. Я посмотрел на него внимательнее и ахнул: «У тебя же все руки в дерьме!». «Где?!» – он глянул на свои руки и выронил лопату, ручка ее была испачкана. Догадка явилась тут же: когда археолог первый раз вышвырнул лопату, она угодила в нежеланное.
Я, сопереживая, смотрел на Толика, а он тер руки об траву, тер их землей. Вероятно, он был из тех, кому нельзя нарушать нравственные законы (некоторым, я заметил, хоть бы хны, а кой-кому за лишнюю рюмку от судьбы пинок в зад – злая насмешка), а он и к поезду пришел злой, видимо, с женой поцапался, и тут…
Любопытство меня не терзало, но надо было как-то доделать дело. А тут и Саша явился: «Я за вами обедать!»
Колхозная столовая работала два часа в день, и было там только два блюда: щи и мясо с макаронами. Однако щи были наваристые, а мясо свежее. Уж сколько раз приходилось в помпезных стенах жевать неаппетитное, а все равно мнится, что чем богаче обстановка, тем вкуснее и питательнее будет еда; все равно чудится, что чем богаче и моднее одет человек, тем он умней и загадочней, что толстяк – непременно добр, а худой…
Между тем Толик разузнал у кого-то, что магазин рядом, а в нем водка (почему-то калужского разлива), и так жалостливо предложил выпить, будто он раненый, а не в дерьме испачкался. Собрал с нас по рублю и, пока мы с Сашей получали по бесплатным талонам пищу, юркнул в дверь и вернулся победителем.
Колхозники ели деловито, а в нашем углу, просвеченном солнцем, разливалась вместе с водкой благодать. Саша рядом с москвичами чувствовал приподнятость, Толик, забыв пережитое, азартно рассказывал о раскопках в Узбекистане, сбиваясь с того, что нашли, на то, сколько выпили, а я – что я? Не кнут же у меня в руке, чтоб погонять, а тоже стакан.
Постепенно столовая пустела… где-то в глубине звякали посудой, уборщица протирала пол. «Мальчики, мы закрываем!» – поторопил женский голос. Вот тоже тайна российская: если ты трезвый, то – гражданин, господин, в крайнем случае «молодой человек» независимо от возраста, а если вас трое и вы пьете, то – мальчики!
Ну, вышли мы на солнцепек, постояли, магазин, слава богу, уже закрыт, – поехали к яме. Была неосознанная надежда, что она углубилась. «А что там может быть?» – спросил невесть откуда взявшийся рыжий парень. «А что угодно», – сказал я. «И клад?». «И клад, – согласился я, – но нам процентов не дадут – мы на службе». «А другим?..». «Другим, – сказал я, – могут».
Принялся копать и не обратил внимания, что рыжий, отлучившись, вернулся с лопатой и тоже начал ковырять землю. Толик вельможно наблюдал и вдохновлял историями, из коих следовало, что чуть ли не везде можно найти ценность. Рыжий на все откликался вопросом: «А сколько это стоит?» Толик, подумав, потомив, щедро называл сумму, после чего лопата в руках нового землекопа двигалась быстрей. Я за компанию тоже подначивал, забыв, что насмешка возвращается бумерангом, если потешаешься над слабым или несмышленым. И главное, что избежать соблазна трудно и горе тому, через кого соблазны приходят.
Но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается: яма углублялась, обнажая кирпичные стены, а нам пора было уже отчаливать. «Вероятно, это подвал дома, – успокоил себя и меня Толик, – я в Москве позвоню Векслеру…» Отвел рыжего в сторону, что-то нашептал ему и, нацарапав на бумажке, сунул наш телефонный номер.
Выспавшись в электричке, Толик выглядел вполне вменяемым, и мы расстались со взаимным облегчением.
Прошел месяц или около того. Я занимался своим делом, Толик – своим, иногда мне звонили с радио: когда эфир, переделать концовку. Изредка ко мне заходили друзья-юмористы, оглашая сдержанную атмосферу нашей конторы бодрыми голосами. Поездку в Можайск заслонили другие командировки с делами более насущными, и вдруг разразился скандал.
Оказалось, рыжий обалдуй, помогавший копать яму, украл у своей бабки все иконы. Его арестовали, и он сообщил, что от нас узнал о стоимости икон. А на вопрос: кому хотел сбыть? – дал наш телефон и назвал наши имена.
Только истинно невиновный может понять, как нелепо и пусто звучит фраза «Я не виноват» в учреждении, где ее повторяют все виноватые и с большей убедительностью, чем невиновный. И вот, когда ситуация гадко сгустилась и все с радостью стали думать: какая же ты сволочь, Толик вызвал меня в коридор и там – я прямо оторопел, но не от страха, а от удивления, сказал почти счастливо: «Меня тетка отмажет, а ты пропадешь!»