Альманах Felis №002: Лики Войны

Орлов Николай Александрович

Бесконечная, мутная даль

...Бесконечная, мутная даль Почернела от дыма и горя, И людское бескрайнее море Ледяной прожигает февраль – Лишь мерцает холодная сталь; Воет вьюга, и души хоронит, И как будто сам ветер нас гонит, И пурга настилает вуаль. И пылает небесная твердь – За спиной слышен гром канонады, И молотят по спинам приклады Отправляя на верную смерть – Эту дань собирает война, Пожирая страну за страною – Но вот в том, что запахло войною, Говорят – только наша вина, Говорят – «сколько их не гони, – Расплодился народец пархатый!» Что случись – мы всегда виноваты, Мы во всем виноваты одни… ...Старики

ж говорили всегда: Где еврей – тут же будет дорога… Вот и там, от родного порога Так же гнали нас в ночь, в никуда… Все я помню – и крики, и лай, И винтовка мне в спину, винтовка –«Шевелись!.. Ах, – упала жидовка! Ну, жидовская морда – вставай!» И крутилась поземка, как лань, Те, кто шли, спотыкались о павших, И мороз, той зимой лютовавший, Собирал свою страшную дань. Эх, – тепла бы!... Хоть каплю огня! Взор мутился, и веки слипались, И тогда уже все спотыкались И валились навалом, плашмя. …Дети, кутаясь, жались ко мне, Угасало кострище, алея, И они, все мертвей, все белея Застывали в том тягостном сне, – Сколько мне будет сниться та ночь, – Эти дети, что мерзли навалом?.. Я смотрела, и все понимала, Что ничем не могу им помочь… А наутро был страшный восход – Почерневшие руки и губы! И нас гнали закапывать трупы, А потом снова гнали вперед – Версты, версты во мгле, в забытьи – Дальний путь в край чужой и немилый. А вокруг все – могилы, могилы, Где уснули родные мои! Пусть их сон охраняют года, Пусть все то, что и близко, и свято, Не находит в сем мире возврата, Но во мне будет живо всегда! Нет забвенья на этой земле – Память учит нас больно и строго. И бежит пред глазами дорога, И теряется где-то во мгле, Оставляя лишь их имена – Бесконечные, жуткие списки… И записки повсюду, записки, И молчит предо мною Стена – Мы молчим… и бегут предо мной Версты, версты без сна, без прогляда – Так нас всех выводили из ада Как потом оказалось – в другой! Всех, дошедших до «главной земли», Оглядел контрразведчик уставший, Отобрал тех – особо роптавших, И куда-то их всех увели… А потом – и еще!.. Мы – в набат! И зевал особист на работе: «Да не бойтесь!.. Чего вы орете? Их – всего лишь в окопы, в штрафбат!» Как – в штафбат?.. И смотрели с тоской Мы им вслед, и махали руками!.. Так забрили «жидов» штрафниками Из-за крови да веры другой. Эта память, как эхо войны, Что в моем не кончается сердце –Приоткрывшая прошлого дверцу, Я стою у священной Стены…

***

...Белый аист расправит крыла И парит над бескрайним простором… Все я помню – о многих, которых Друг за другом война забрала – Тех, что живы в молящих очах Так, как живы на сердце зарубки – Тех, – сошедших во глубь душегубки, Тех, – безвинных, сожженных в печах, Тех, оставшихся там, на войне Подарив нам, живущим, надежду, Тех, чьи звезды Давида с одежды Стали судьями вечными мне, Нет забвенья на этой земле! – И бледнея от горя и боли Я к иным вопрошаю: «Доколе? Да доколе же будет сие?!» Все я помню!...А в дальнем краю Тот же ад подзабылся, наверно, И опять та же мерзость и скверна Там главу поднимает свою – Это зло не имеет лица, – Дух его над землей все витает И чумою коричневой тает, Отравляя мозги и сердца… Но я помню той мрази назло! – У беспамятства слава дурная… Но я помню, и тем – обвиняю, Ибо память – мое ремесло! Помню, как оборвались пути На той жуткой, лихой переправе! И они, не дошедшие в яви, Вечно в снах моих будут идти! Как же мне пережить эти сны? – Как Исход тот, и скорбен, и долог –Бесконечный и вечный некролог Тем, другим, не пришедшим с войны – Как же мне пережить

этот ад? – Снова ночь, снова в спину приклады, И гремит, и ревет канонада, И кладет за снарядом снаряд – Крик, и грохот, и комья земли Мертвых тел засыпавшие груды – Я уже не смогу, не забуду Тех, других, что тогда не дошли – Тех, других, обращенных во прах – Лес которым стал вечной оградой – Тех, что там без вины, без пощады И без счета зарыли во рвах, – Им бы жить, да душою гореть, Да война им судила иначе!.. ...И грузили на старую клячу Тех, что пали на стылую твердь, И, – вперед!.. лишь полозья визжат, Утопая в тумане и дыме, И они, пред глазами моими, Так же в снах моих вечно лежат, – Луч прожектора рвет темноту, И мы снова встречаемся взглядом, И шагаю с подводой я рядом, И не знаю – дойду, не дойду? Новый день начинает светлеть – Чьей-то жизнью он будет оплачен?.. …А я к ним наклоняюсь и плачу, И никак не могу отогреть…

Татьяна Берцева

Из прошлого в сегодня...

Удивительно спокойный вечер выдался – не по-зимнему тёплый, тихий, почти мирный. Декабрь уже начался, но снега ещё немного, и запахи копаной земли смешивались с запахом костров, которые, возможно, и придавали ощущение отсутствия войны.

Витька Соболев растянулся на плащ-палатке и смотрел в темнеющее небо, покрывающееся блестящими точками. Это небо было точно таким же, как в его родной деревне. Наверное, ещё и поэтому в душе царило умиротворение.

– Витёк, нож далеко? – это Славка. – Комсорг нам всем подкинул хлеба. Говорит, чтобы завтра хватило сил Путролово отбить.

– Ну, если Путролово, то держи! – Витька привстал и протянул рукоятью вперёд свой нож.

Славка деловито порезал хлеб, зачистил пару прутиков и пристроил ломти над углями. Повертел нож в руках, примеряя разные захваты.

– Самоделка? – поинтересовался у товарища.

– Когда-то давно, ещё до войны, дед смастерил этот нож из обломка косы. – Соболев поворошил костерок. – Лезвие, хоть и тонкое, но достаточно крепкое, хорошо заточку держит. Нравится?

– Удобный очень.

– Сла-ав, ты… это… – Витька замялся. – Короче, если меня убьют, то бери нож. Считай его моим наследством.

– Тебя не убьют! – уверенно заявил Славка. – Ты опытный. На, держи, – и он протянул товарищу горячий ломоть.

Поджаренный на костре хлеб приятным теплом лег в желудок. От непривычной сытости клонило в сон. Славка пристроился слева и накинул на обоих свою плащ-палатку. Вдвоём спать гораздо теплее. Зима хоть и не началась толком, всё-таки ночи были холодными, к утру мороз сильно крепчал. Сразу уснуть не получилось. Думы о завтрашнем бое назойливо крутились в голове, заставляли заранее продумывать все детали. Витька был по-крестьянски смекалистым и практичным; все подмечал, ко всему приноравливался. Фашистов ненавидел лютой ненавистью, а потому на всякий случай пытался просчитать часы и метры, чтобы хоть чем-то помочь товарищам, хотя и понимал, что от его мыслей ничего не изменится.

И Славку нужно не упускать из виду – он ещё совсем зелёный, ни в одном бою не участвовал. Последнее время дивизию, к которой был приписан Витька, сильно потрепали. Почти половина солдат или погибла, или просто пропала. Одного за другим Соболев потерял четверых друзей. Самым тяжёлым было написать письма их семьям. Конечно, официальные похоронки известили родных о постигшем их несчастье, но Витька считал необходимым о каждом написать отдельно – он так расписывал подвиги своих фронтовых друзей, что они выходили настоящими героями. Чтобы близкие не от горя сгорали, а вдохновлённые гордостью за своих павших родных и в тылу стремились совершить подвиг во имя победы. Хотя сам Витька месяц не мог прийти в себя от смертей своих друзей, оттого, что как-то очень быстро, зачастую нелепо и почти одновременно они ушли из его жизни.

Недавно в их 125 стрелковую дивизию прислали пополнение – из таких вот юнцов, как Славка. И так получилось, что Соболев сразу с мальчишкой сошёлся и взял его под свою опеку. Славка же, вырванный из привычной жизни в новую, оказавшуюся жестокой реальность, с молчаливой благодарностью принял такое покровительство и старался оправдать доверие Соболева. Многие считали, что они родственники, случайно оказавшиеся вместе, потому так и сблизились. На самом деле оба такой дружбой пытались заполнить пустоту одиночества. Им не надо было много разговаривать, достаточно чувствовать рядом присутствие другого, чтобы стать просто уверенными, что поддержка всегда рядом…

***

Какой странный сон! Даже не сон – видение, потому что Михаил ехал в метро, когда ему привиделся этот кусочек чужой, далёкой, неизвестной ему жизни. Картинка настолько напоминала обычные походные посиделки у костра, что казалась мирной, словно и не было вокруг страшной войны. Точно также он с ребятами во время поисков сидел у костра, жарил хлеб, перебрасывался ничего не значащими фразами. Какая разница – летний поход сейчас или такой вот предбоевой вечер тогда?

Михаил огляделся и выскочил из вагона в последний момент, чуть не проехав нужную станцию. Глянул на часы – до встречи ещё двадцать минут, можно успеть в ближайший магазинчик за пивом, а потом бегом к ребятам. Сегодня компания собиралась составить маршрут поисков на майские праздники.

Решили копать под Колпино, там, где на юго-востоке города в сорок первом пролегал один из ответственных оборонительных рубежей. Тысячи женщин и детей буквально за несколько дней вырыли два противотанковых рва. Хроники не упоминали, сколько людей погибло при строительстве, не распространялись и о том, как быстро был потерян первый заградительный рубеж. Второй ров стал последней и самой важной преградой врагу. Захвати немцы хотя бы полкилометра этого рва, мгновенно организовали бы переправу для танков, и тогда город было бы уже не удержать. Поэтому битва шла чуть не за каждый метр.

Начать собирались у Невы и двигаться в сторону Ям-Ижоры. Выезд назначили на последний день апреля, чтобы все майские выходные полностью потратить на поиски.

Перед выездом Михаил заглянул к деду.

– Деда, завтра едем на поиски. Пожелай мне удачи.

– Желаю! – дед тяжело вздохнул. – Уж сколько лет прошло, а до сих пор не все упокоены. Долго ж это будет продолжаться?! Где сейчас копать будете?

– В Путролово выходим, хотим вдоль рва пройтись, – дед как-то странно охнул, и Михаил встревожено подскочил к старику. – Что? Плохо тебе? Сердце?