Алмазная луна [Венера Прайм - 5]

Прюсс Пол

У Спарты сложилось более-менее ясное представление о том, какими были разумные существа, чем занимались, но она была далека от понимания того, как они это делали.

С каждой минутой, плывя в темноте, она узнавала все больше. Разноцветный планктон, личинки, медузы, даже анемоны, покрывавшие стены в некоторых частях корабля, пели ритмичную песню, закодированную в биении их желудков и сердец, биении их щупалец и крыльев.

Экосистема корабля-мира была, столь же скоординированной и целеустремленной, как и сам корабль. Корабль-мир был сделан не только из титана, алюминия и стали, но и из кальция, фосфора, углерода, азота, водорода и кислорода, а также из сорока или пятидесяти других элементов, собранных в бесчисленные

разновидности молекул, в белках, кислотах и жирах, некоторые из них были простыми, как газы, некоторые из них были огромными и вплетенными друг в друга за пределами непосредственного понимания. Здесь были знакомые формы: ДНК, РНК, АТФ, гемоглобин, кератин, карбонат кальция и так далее, известные на Земле. И были молекулы, доселе невиданные, но казавшиеся здесь вполне обычными, и логичными. Здесь было все, что нужно живому существу, чтобы натянуть на себя плащ, полный жизни, блестящий костюм из слизистой, достаточно прочной, чтобы выдержать глубину или вакуум. Или ходить голышом по теплому мелководью.

Спарта вдыхала этих тварей, пока плыла, и съела их немало, — вот откуда она все это знала. Они не возражали, по отдельности у них не было разума. Пробовала их на вкус и нюхала — и, автоматически, на экране ее сознания появлялись целые массивы химических формул. Она сохраняла всю информацию, которую могла анализировать, но анализировать она могла далеко не все, поскольку ее методы анализа почти полностью зависели от стереохимии, от соответствия вкусовых рецепторов и обонятельных сенсоров формам молекул, представленных им, — в плотной ткани глаза ее души, где все можно было сортировать и сравнивать только с тем, что было известно.

Так она узнавала корабль-мир. Но таким образом нельзя было узнать его назначение, его организацию.

Команды профессора Форстера прошли по двум осям, экваториальной и полярной, составили карты двух узких конусообразных областей, на картах было показано, что корабль состоит из оболочек, одна внутри другой. Форстер представлял корабль в виде вложенных друг в друга эллипсоидных шаров. Но Спарта уже знала, что корабль был одновременно и проще, и сложнее — он был больше похож на спираль, на раковину наутилуса.

Она никогда не приближалась ближе пятнадцати километров к центру корабля, хотя ее тело было приспособлено к любым возможным давлениям и температурам, как у морских львов или больших китов. Она встроила в себя механизмы сердца и кровеносных сосудов, которые были ей необходимы для подачи кислорода в мозг и другие органы на глубине. Она была уверена, что двигатель всего, что произошло с тех пор, как экспедиция «Кон-Тики» вошла в облака Юпитера, был сосредоточен именно там. Сила, которая расплавила Амальтею, и разум, который приказал воскресить жизнь корабля, были сосредоточены там. Потенциал того, что было еще впереди, был сосредоточен там.

Не то чтобы у нее не было времени совершить это путешествие. Но что-то удерживало ее вдали от этого места. Она снова и снова возвращалась в комнату в «храме искусства», где «Посол» покоился в стазисе [21] . Ее влекло к огромной статуе не только естественное любопытство и восхищение ею, но и ожидание.

Тхоувинтха находился один в поющей тьме на протяжении ста тысяч кругов солнца, не видя снов.

Не тьма рассеялась первой, это произошло позже. Первое, что случилось, было то, что цельность мира очутилась на краю — ибо пришло время.

21

Стазис — в научной фантастике некое энергетическое поле, в которое помещаются живые организмы. Поле полностью останавливает любые физиологические процессы, а ощущение времени полностью теряется.

Было слышно,

как бьется огромное сердце. Тхоувинтха был далек от бодрствования и даже не был жив, как живы мириады существ, но цельность мира сформировала способ познания самого себя: его великое сердце билось, и Тхоувинтха, не обладая сознанием, знал, что оно бьется.

Мир вел счет своего времени.

Последовал сигнал снаружи и затем сигнал изнутри. Тхоувинтха был способом мира вести счет своего времени, и, пока мир существовал, Тхоувинтха вел ему счет.

Тьма начала рассеиваться. Глаза Тхоувинтха стали прозрачными для света, который просачивался из стен мира и бился вместе с его сердцем. Стены не были черными, хотя свет от них не распространялся далеко в воде. Ярче звезд на небе были мириады существ, наполнявших сладкие воды.

Тхоувинтха не двигался и не нуждался в движении, а только ждал и наслаждался восхитительными водами. Все нужное для жизни растворилось в воде. В водах была жизнь и память о жизни.

Мир просыпался, как и было задумано: в этом была радость, как и было предсказано первым посещением. Самые опасные циклы Солнца, которых не без основания боялись пришедшие, ибо, увидев положение вещей в естественных мирах, они были погружены в печаль, были благополучно перенесены мириадами существ. Теперь прибыли их представители, как и было намечено. Все было хорошо.

Они прибыли. Их запах был в воде, вполне приемлемый запах, действительно прекрасный запах, но не такой, как было предсказано первым посещением. Ибо эти существа не дышали водой.

Неважно. Природа этих существ — мыслящих абстрактно, создателей машин и живых существ, рассказчиков — была открыта вторым посещением. Удивительным для Тхоувинтха было то, как мало их было. В воде их было так мало! У них было так мало разнообразия!

Их было меньше, чем пучок щупалец.

Где же их большие корабли? Почему мириады существ естественных миров не пришли тысячами и миллионами, чтобы занять подготовленные для них пространства? Ибо мир был приведен в порядок для них, когда стало ясно, что великая работа потерпела неудачу, что естественные миры должны потерпеть неудачу. Правда второе посещение утверждало, что еще есть надежда, что все еще будет хорошо, что они придут, развив в себе способность к абстрактному мышлению, не только к созданию машин, но и к творчеству, к рассказыванию историй, без чего было бы немыслимо вести их вперед… но момент настал. Мир проснулся и скоро придет в движение. Если это все, что нужно, то так оно и должно быть.

В воде неподалеку Тхоувинтха попробовал одну из них, ту, что приходила чаще всего. По биению трех сердец, по метке времени Тхоувинтха понял, что пришло время обменяться историями.

Проведя долгие часы в одиночестве в искрящейся жизнью темноте, Спарта начала глубже понимать то место, которое «Знание» играло в мифах и легендах бронзового века. От «Знания» произошло много современных религий. Теперь стало понятно, почему многие исторические герои провели так много времени под водой, почему Книга Бытия описывала небо и землю в начале как «бесформенные и пустые; и тьма была на лице бездны», и почему «Дух Божий двигался по лицу вод».

Спарта мерцала белым светом в коридорах храма искусства, где стены светились самым теплым светом, а туманности сияющей жизни роились наиболее густо. Она вплыла во внутреннюю комнату. «Посол» покоился на своем пьедестале, не меняясь, не давая никакого видимого намека на жизнь, не говоря уже о пробуждении сознания. Но по вкусу воды она поняла, что это не так. Кислоты, которые омывали его клетки в стазисе, вытекали из его системы.

Она парила перед «Послом» в воде, ее короткие прямые волосы, лишенные цвета, мягко покачивались в колеблющемся потоке, ее жабры открывались и закрывались так же грациозно, как колыхание водорослей в медленном морском приливе.