Алмазная пыль
Шрифт:
Надя смущенно хихикнула и вдруг ткнулась лбом мне в плечо. А потом так и не отодвинулась.
– Не хочу, чтобы папенька вас уволил, Марго. Пообещайте, что не уйдете от нас. Пожалуйста, пообещайте.
– Обещаю, – как-то слишком легко вырвалось у меня… И тут же я об этом пожалела – но было поздно.
Зря я это сказала.
До чего же все-таки взрослые глаза у этой девочки. И как ей страшно сейчас. Не знаю, есть ли в этом доме настоящие монстры, но боится их Надя совершенно по-настоящему.
* * *
Остаток дня дом стоял на ушах: все были взбудоражены приездом хозяина. Это даже на нашем изолированном этаже чувствовалось. Я пару раз выбиралась на лестницу, посмотреть что да как, но тут же убегала не в силах вынести всеобщей суеты. Страшно боялась столкнуться с бароном фон Гирсом – и до ужаса хотела взглянуть на него еще хоть раз… Как там говорила Доротея? Глупая, глупая Маргарита. И не поспоришь.
Почему он так перепугался, когда увидел меня за портьерой? И вообще – меня ли он увидел? Или – еще чего доброго – призрак погибшей жены? Честное слово, я уже не исключала и это…
За всеми мыслями и переживаниями я далеко не сразу уловила, что моя подопечная сегодня тише и печальнее обычного. До сумерек стояла у окошка, оборотив взгляд на голый парк и черные ноябрьские деревья, и даже к завтрашним занятиям по арифметике не захотела подготовиться. Значит, совсем беда.
И тут до меня дошло.
Ее отец уже три или четыре часа был дома – и до сих пор не поднялся к нам на этаж. К себе он Надюшу тоже не приглашал, я узнавала. А она ждала его. Вздрагивала и оборачивалась на каждый скрип двери. Боялась? Или всем сердцем жала, что он придет? Мне все-таки казалось, что второе. И наконец, услышав очередной скорбный вздох за занавеской, я не выдержала.
– Так! Мадемуазель, смею вам заметить, что на часах уже шесть, а вы до сих пор не одеты. Ужин вот-вот! Что будете делать, если папенька позовет вас ужинать? Выйдете такой неряхой?
Надя смущенно разгладила белые накрахмаленные кружева дневного платья, более чем приличного, разумеется, а потом спросила главное:
– Думаете, папенька правда позовет меня ужинать? – спросила она с надеждой.
– Не знаю, солнышко, – честно ответила я. – Но если позовет – ты должна быть при всем параде.
И снова я пожалела о своих словах – потому что глаза Нади живо заблестели. Теперь ведь точно до ночи станет ждать, когда «папенька» позовет за ней. А я, честно говоря, очень сомневалась, что это случится: у него там голоплечая Роза, которой он раздарил еще не все фамильные ценности.
И все-таки я надеялась, что Надя, занятая переодеванием, отвлечется хоть на время. А там уже и спать можно ложиться.
Моя затея и правда отчасти удалась: наряжалась Надя всегда долго и тщательно, как истинная маленькая леди. Только вот час ужина неумолимо приближался – а за ней так никто и не позвал… Отцу было не до нее. И даже более: прислуга о нас тоже забыла. Пришлось мне бежать на служебный этаж и тормошить Глашу, чтобы ребенка хотя бы покормили:
– Ох, я совсем с ног сбилась, – всплеснула руками та. – Нынче все, кто с кухни, господину барону в парадной столовой прислуживают, а про барышню-то нашу я и забыла… Сейчас-сейчас все будет, сама принесу. У нас сегодня «Беф Мирантон», полдня мусьё Латур с ним в кухне-то провозился!
– А это чего такое?..
– Да говядина с луком, – отмахнулась Глаша и побежала нагружать для нас поднос с ужином.
Выходит, барон все-таки поужинал отдельно, со своей голоплечей, а не дочерью…
Тут я услышала характерный грохот мотора под окном и выглянула узнать, кто приехал. Оказалось, что не приехал, а уезжают: барон, его Роза, еще мужчина и женщина – все в вечерних нарядах, в мехах и бриллиантах, большой развеселой компанией вывалились из дверей особняка и стали усаживаться в авто.
– В театр господин барон отправилися, – подсказала, сервируя поднос, Глаша, – премьера там у них какая-то. А дама эта его новая – большая театралка, говорят. И поет чего-то там, и на фортепиане музицирует.
Я невесело кивнула.
А потом обнаружила, что не одна я грустно слежу за отъезжающим автомобилем: на крыльце в свете одинокого фонаря стояла Вера, спрятав нос в воротник соболиного полушубка. Стояла мрачнее тучи.
– И часто эта театралка здесь бывает? – поинтересовалась я.
– В доме-то? Первый раз нынче. Барон и сам уж полтора месяца дома не был. Фабрика у него на Большой Морской – ты не знала, что ли? Там-то и пропадает. И апартаменты тоже там, чтоб далеко не ездить. От деда фабрика досталась, от Карла фон Гирса. Он ведь старший внук.
– Значит, есть и младший?
Но Глаша то ли не услышала уже, то ли не захотела отвечать: подхватив огромный поднос, она понесла его в детскую столовую. Я нехотя потащилась следом.
Что я скажу Наде?
Черт с ними – и с этой папенькиной Розой, и развеселыми друзьями, и с фабрикой – но почему он даже не заглянул к дочери?! Хоть бы поздоровался! Хоть бы игрушку какую копеечную привез! Это уже попахивало даже не небрежностью: он вел себя так, будто его дочери не существует вовсе. Будто… он ненавидит ее и мстит девятилетнем ребенку за что-то!
У меня это в голове не укладывалось.
Может, он заглянет к ней перед сном? Да нет же, будь реалисткой, глупая Маргарита…
– Папенька уехали, да? – понятливо спросила девочка у Глаши, пока та сервировала обеденный стол.
Глаша ответила, наверное, что-то ободрительное – но Надя не повеселела.
Конец ознакомительного фрагмента.