Алмазная пыль
Шрифт:
Газета, который прислушивался к нашему разговору, начал трясти женщину, словно пытался ее разбудить. Подергал за руки, за ноги, и, не дождавшись реакции, горестно завыл.
— Скажи ему, пусть прекратит, — испугалась я. — Можно попросить его отойти от нее, деда? Положение и так довольно паршивое, а вы его еще хотите усугубить…
Дедушка подошел к Газете, но тот направил на него игрушечное ружье.
— Ахтунг! Нихьт пройти, — приказал Газета.
— Не проходим! — сказал ему дедушка. — Габи хочет увидеть ее еще раз вблизи, только посмотреть.
Газета наморщил лоб и важно кивнул.
Я вынула из сумки
— Зачем ты это делаешь? — сердито спросил дедушка.
— Не знаю. Зачем он перетащил ее сюда?
— Он не понял, что это мертвая женщина.
— Как? Кто ее нашел?
— Это Мориц. Дизер хунд [12] . Он лаял, не переставая, пока я не вышел посмотреть, что там. А он что? Ведет меня прямо туда, к кустам, и там мы видим женщину — лежит, не шевелится. У меня во дворе!
— Быстро думай, деда! Ты ее трогал? Двигал с места?
— Найн, я попробовал с ней говорить: варум — сказал я, — почему здесь лежите? Пожалуйста, мадам, уходите, тут не спальня, а она — лежит, тогда я понял, что она не может встать, говорить… Так я подумал — может, она больна, может, упала. Я понимаю что есть большая проблема и иду в свой кабинет всё уладить. Но этот Якоб! Он берет женщину к себе в комнату, чтобы она спала, и даже снимает ей обувь, чтобы ей было удобнее спать.
12
Этот пес (нем.).
— Полиция будет его подозревать! Это большая ошибка, деда!
Дедушка покраснел от злости.
— Мне не нужен анализ ситуации! Я знаю, что мы в беде. Я боюсь, что у меня снова заберут Якоба. Габи, я тебя прошу! Что ты делаешь?
Что я делаю?! Ситуация была — хуже некуда! Мертвую женщину ночью перетащили в домик Газеты. Возможно, Газета был свидетелем убийства. Может быть, он видел убийцу. Сейчас он сидит рядом с трупом и оставляет на нем отпечатки пальцев. Он присвоил его, как новую игрушку! Плохо, очень плохо! От волнения и растерянности меня даже мочевой пузырь перестал беспокоить. Голова работала со страшной скоростью, но не могла найти выхода из создавшейся путаницы.
— Ну, что ты думаешь мы делаем? — Синие дедушкины глаза пристально смотрели на меня.
— Ничего мы не делаем, дедушка! И думать мне не о чем! Для этого есть полиция. Сыщики. Следователи по делам о смерти. Криминалисты. Пусть они думают! Я понимаю, почему ты не хочешь им звонить, но у тебя нет выбора.
— Нет, нельзя! Не полиция! — Дедушка смотрел вдаль, на какой-то воображаемый закрывающийся горизонт.
— Они будут к нему приставать, — сказал он тихо. — Они скажут, что человек в его состоянии сделал что-то ужасное, не владел собой, скажут, что он способен на всё, что он не различает добро и зло — всякую такую чепуху. И сразу же наденут на него смирительную рубашку и увезут. Как тогда. Найн, Габи, битте!
— Они захотят узнать, зачем он тащит в свою комнату
Газета понял, что говорят о нем. Он встал, вытянулся по стойке «смирно» и торжественно отдал мне честь.
— Как только я увидел ее, я знал, что ей здесь нужно, — сказал он, указав на труп.
Дедушка подскочил к нему с легкостью чемпиона по прыжкам и что-то прошептал. Газета расплылся в довольной улыбке и снова уселся.
— Дай ему сказать, что он видел, дедушка!
— Не надо — что он понимает!.. Он уверен, что это нацистская шпионка, ты же его знаешь — не понимает, голова не в порядке. Пожалуйста, помогай нам, Габи, нельзя, чтобы приехала полиция — много вопросов… Это не хорошо…
— Сожалею, гроссфатер, — я ласково погладила его по щеке. — Мертвая женщина — это дело полиции, а не охотника за нацистскими шпионами.
— Есть другое решение, Габриэла. Увезем ее отсюда в другое место — это то, что нужно, — далеко, можно к морю. Нельзя оставлять ее здесь!
— Нет, дедушка! Я к ней не притронусь! Не важно, где ее найдут, — они всё равно придут сюда. Если на листьях розмарина остался хоть один волос, они его найдут. Если она дышала воздухом твоего двора — они узнают. Это только ухудшит наше положение. Если твой друг что-то видел, пусть всё им расскажет, а если ты ее знаешь — то тебе лучше рассказать об этом мне сейчас!
Макс — мой дедушка! — закричал в ответ:
— Не видел! Что видел? Не знаю ничего! Положим ее в твою машину, выбросим в песках и пойдем спать! И — всё хорошо!
О’кей. Понятно. Не о чем говорить! Я стала пятиться к двери.
— Куда?! — Дедушка метнулся за мной, наплевав на свои восемьдесят пять лет.
— Если ты хочешь помощи, принимай ее так, как понимаю я! Я вызываю полицию!
Дедушка казался больным. Разбитым. Я знала, что он умоляет о душе своего друга, верит, что я смогу вытащить их из этого болота. Но я не могла этого сделать. Ни за что на свете не стала бы я так рисковать — это только запутало бы их и меня еще больше…
— Если ты уверен, что вы в этом не замешаны, — бояться нечего. Приедут, разберутся и уедут. Дай мне с ними поговорить — я всё объясню, и его состояние тоже. Это помощь, которую вы от меня получите. Но если ты имеешь отношение к этой женщине, всё меняется.
— Если бы здесь был твой отец, он знал бы, что делать.
Опять эти манипуляции!
— Мой отец? — удивленно подняла я брови. — Ты уверен? Да он бы мне позвонил и попросил бы помощи!
Он безнадежно закивал головой. Знал мое упрямство! Это наследственное…
Я обняла его. Обвилась руками вокруг шеи, дыша в макушку… Всю жизнь он заботился о Якобе-Газете. С того самого случая, когда он, вернувшись с Мертвого моря, нашел подвал пустым, а Якоба — помещенным в психбольницу, он впятеро усилил свою опеку. Он понял, что только он один во всем мире может защитить этого вырванного из жизни человека. Помню, как он бушевал, обнаружив, что подвал пуст, как обвинял ее — ту, которая тогда еще была моей мамой, меня, Лиора, папу, мэра города, коммунистов… А больше всех — Рут. Это она — так он сказал — она уговорила маму пожаловаться на его друга. Он ей этого так и не простил. Потом нанял адвоката и оформил опекунство над несчастным. Когда Якоб выписался, всё изменилось. И мы тоже… Папа поддался на мамины уговоры, и мы переехали в дом в Рамат а-Шароне, о котором она так мечтала. Подальше от дедушки.