Алмазная скрижаль
Шрифт:
Шел он уже довольно долго. Спуск временами сменялся подъемом. Под ногой крошились обветшавшие ступени. По-видимому, подземный ход имел естественное происхождение; это было русло древней реки, вымытое в известковых пластах тысячелетия назад. По пути попадались ответвления высохших ручьев, похожие на узкие темные норы. Каждый его шаг, падение мелкого камушка, неловкое движение отзывались эхом и долгим шумом в колодезных глубинах. Внезапно впереди он увидел свет, вернее, отсвет свечи, пляшущий по стенам. Впереди него кто-то шел со свечой, постоянно скрываясь за каким-либо поворотом хода. Отцу Гурию стало страшно. Он осенил путь свой крестным знамением и сделал несколько шагов вперед, уверенный, что козни лукавого рассыплются силой молитвы. О, ужас! Впереди шел
С трудом нашарив свечу и засветив огонь, он с испугом понял, что потерял направление и теперь не знает, куда идти. Но тут в лицо ему подул слабый, но, несомненно, вольный, пахнущий рыбой ветер. Прихрамывая, отец Гурий двинулся навстречу ветру.
Упругий прохладный поток мягко обтекал лицо, вскоре послышались далекие голоса чаек и плеск волн, потом тьма поредела и вдали замаячил дневной свет. Алый вечерний луч пробивался через узкое отверстие.
Отец Гурий почти бегом пробежал остаток туннеля. В потемках он наступил на что-то мягкое, рванулся, но запутался ногами. В проходе валялся рюкзак, покрытый толстым слоем белесой пыли или плесени. Оставив до времени свою находку, отец Гурий зашагал на свет. Он оказался в пещерной нише, внутри высокого обрывистого берега. Подземный ход обрывался у воды. Недавнее половодье приволокло в пещеру мелко порубленный ледоходом плавник, угли рыбачьих костров, пластиковые бутылки, рыбьи хребты, капроновую сеть с остатками поплавков. Пожалуй, попасть сюда можно было только озером; если подплыть к прибрежной скале вплотную и подтянуться, то человек среднего роста без труда пролезет в расселину, чтобы переждать бурю, обсушиться. Отец Гурий решил, что именно за этим сюда и наведывались туристы, что забыли злополучный рюкзак.
В узкое окошко синело озеро. Остров Спас был до странности близок. Отец Гурий рассмотрел даже купола главного собора, башенку колокольни и монастырские ворота. Триста лет прошло, как развеяло монастырский кирпич, а тут на тебе – наваждение! Присмотревшись пристальнее, он убедился, что сей чудесный вид – не более чем игра золотистых облаков на горизонте. Он порывисто вздохнул и прочел молитву.
Над озером слезились первые звезды, и монах заторопился в обратный путь. С собой он взял пустые бутылки, сеть и обрывок шнура. Потерянный рюкзак он забрал, повинуясь какой-то не совсем стертой мирской заботе. Это была еще одна загадка, ну что ж, одной загадкой боле…
Глава 7 Пляски оборотней
В совокупленье геенском
Корчится с отроком бес…
Линия жизни – магистраль с конечным пунктом назначения: станция «Смерть». И глупо думать о конечной остановке, пока стучат колеса, отмеряя версты, мелькает веселый пейзаж за окнами, гремит радио, соседи шуршат провизией и позвякивает ложечка в стакане.
Вадим Андреевич не знал страха смерти, а лишь темный восторг и сладкий ужас погружения, когда думал о ней или представлял ее. Он даже бравировал всегдашней готовностью шагнуть под пули, а не повезет, ну, чего же тут страшного – вытянуться с пулей в башке, испугаться не успеешь, потому что «свою» пулю человек не слышит. Фортуна, брат! Но сейчас ему остро захотелось жить. Он впервые испугался, представив, что выпадет, исчезнет из этого мира, навсегда потеряет свою едва обретенную любовь, и его крепкое горячее тело остынет и начнет стремительно меняться, и его спрячут подальше от глаз живых. И тут же больно кольнуло: «Мать, ей-то как?..» И чего не передумаешь, стоя в засаде, в двух шагах от неизвестности.
Вадим Андреевич подрагивал телом, предвкушая схватку. Но в квартире стояла мертвая тишина. Ночной визитер даже дышать перестал. Вадим немного ослабил хватку, подвинулся ближе к дверному проему. Пятнадцать секунд, данные незваному гостю, давно истекли. Со всем напряжением нервов он ждал выстрела, прыжка, удара, грохота. Тем резче и больнее прозвучал насмешливый, хорошо знакомый голос:
Сокол мой ясный, след твой растаял, Как же тебя я не уберег? В городе нашем – черные стаи, Черные стаи и выстрелы влет… Вороны, вороны, черное племя, Где ни посмотришь, повсюду снуют — Люди посеяли доброе семя, Черные вороны всходы клюют…Эти стихи он написал прошлой ночью, бессонной и жаркой. Набросал за несколько минут на клочке оберточной бумаги и забыл на кухонном столе рядом с недопитой чашкой кофе.
«Фу… черт… шурали окаянный!» – Вадим облегченно перевел дух, опустил онемевшую руку с оружием и включил свет. На его ребрас-том диванчике вольно расположился Валентин Кобылка.
– Прости, Костобоков, что нарушил неприкосновенность твоего запущенного жилища, но мне необходимо было сохранить свой визит в тайне… Садись, я уже давно тебя поджидаю, даже задремал маленько. Ты занавесочку-то призадерни, а то мало ли что…
Валентин, еще более поджарый и звонкий, чем месяц назад, поигрывал китайскими шариками – странная, безмотивная игрушка. Выбрит и свеж, как майское утро. Это в первом-то часу ночи… Вот она – порода! И даже где-то уже успел загореть до бронзового цвета, пока москвичи томились в плену у зимы и непогоды.
Вадим наскоро накрыл стол, откупорил бутылку коньяка. Но Валька отставил рюмку.
– Это потом, садись-ка рядком, потреплемся ладком. Вот, взгляни, у этого отрока была найдена твоя визитка. Дело изрядно попахивает. Ты же знаешь, «дядя Федор» пустяками не занимается.
«Дядей Федором» на блатном жаргоне звалась ФСБ. Валентин веером выложил на стол цветные фотографии. В глазах заныло от неживой яркости снимков. Чье-то тело, располосованное, кроваво-синюшное, было заснято в разных ракурсах на прозекторском столе. Темная грива сбилась в запекшийся кровяной колтун, в ухе поблескивало серебряное колечко… Камера бесстрастно фиксировала малейшие повреждения. В зверски изуродованном мертвеце Вадим не сразу признал Дрозда. Его изломанные черты, при жизни искаженные, как смятая фотография, после смерти приобрели симметричное равновесие, словно уродующая их злая сила навсегда покинула свое вместилище.
– Что это с ним?
– Упал на металлические штыри с крыши высотки на Садовом. Скат крыши обледенел. Непонятно, что погнало его на крышу? Но, вероятнее всего, это – самоубийство. Ты часто виделся с ним?
– Сегодня, нет, уже вчера…
– Этот парень был тесно связан с адептами средневекового культа. Для их ритуалов им нужна кровь. Предпочтительно человеческая. Кстати, в его теле почти не осталось крови, как будто кто-то выпил ее там, на крыше… Вадимушка, – громко прошептал Валентин, вглядываясь в темное, состарившееся от усталости лицо друга, – поберегись. В другой раз я не смогу, просто не успею тебя предупредить. Этой бумажки, – Валентин помахал в воздухе следовательской визиткой Костобокова, – было бы достаточно, чтобы Федералка занялась тобой всерьез. Будь осторожен. Не лезь ты туда. Твоя бедовая головушка просто лопнет от перегрева, если ты узнаешь хоть половину того, что зреет там.
Валентин молча указал глазами на потолок, приложил палец к губам и замер. В иконописи этот жест молчанья зовется «тайна».
– Поедем, я хочу показать тебе одно занятное представление. Ты бывал на эротических шоу? Нет? Ну, ладно… когда-то надо начинать…
Вадим заметил, что его поздний гость уже чуточку навеселе. Так, немного, лишь для блеска и без того ярких глаз. Валентин застегнул кожаный плащ и нахлобучил на лоб широкополую гангстерскую шляпу.
– Постой, не уходи, Валька, – сказал Вадим. – Я сейчас чай заварю, посидим, повспоминаем…