Алмазная скрижаль
Шрифт:
– Православие строжайше регламентирует отношения полов. Оно прививает в миру идеал утонченной духовности, истинную женственность в почитании Непорочной Девы. Брачное сожительство людей, конечно, имеет оправдание, но даже венчанным супругам по установлениям православного брака нельзя видеть наготу друг друга.
– А это почему? – еще пуще раскосил глаза Герасим.
– А потому, Герасим, что учение Церкви о человеке основывается на понятии первородного греха, и физическое соитие оправдывается только деторождением. Выпустив на свободу эротическую стихию, мы обречем человека на рабство собственной плоти. Половая любовь уводит от Бога….
– Ложь! В том, что открывает женщина, и есть Бог! – Доселе молчавший Петр Маркович вдруг заговорил гневно и громко, словно неприрученный, яростный
Отец Гурий сокрушенно молчал. Ему была странна и дика горячность этого немолодого человека в таких болезненных и ускользающих вопросах.
– Вот вы, отец Гурий, – как сухой мох от искры, вновь занялся огнем Петр Маркович, – предлагаете Вадиму любить облачко, фантом, учите аскезе. Он должен видеть в женщине либо добродетельную схему, либо посланницу Инферно. Но мы все рождены земной матерью, зачаты и выношены ею в жажде любви и красоты. Наша любовь – «лишь капля яда на остром жале красоты…» Почему так? Потому что женская красота – это оружие в войне полов, где смертельно борющиеся стороны никогда не победят. И мужчины, и женщины одинаково трагично ощущают невозможность полного соединения; их тела воюют с душами. Кто виноват, что Божественная Психея навсегда покинула Эрос? Кто виноват, что через унижение женщины, через тысячи голых паскудных изображений, где бывшая богиня поругана и обесчещена, в мир вползает холод и вырождение? Кто вернет ей могущество? Возродит великие мистерии половой любви? Никто! Надо признать, что мы, потомки некогда могучей русской цивилизации, давно утратили самодостаточную культуру любви и без боя сдали своих женщин. «Люди Кали Юги будут делать вид, что не знают о разности рас и о священной сущности брака…» – это Вишну Пурана, древние тексты Индии.
Отец Гурий, взяв тяжелую палку, невозмутимо ворошил угольки в костре. По его мысли, телесная красота и страсть составляли некий неразрешимый узел, где воедино сплетались животное бешенство и ангельское, райское блаженство, где зрели зародыши грехов и высших прозрений. Но совладать с выпущенным зверем могли лишь святые. Все, что не укладывалось в детородное значение женщины, которое он понимал и извинял, неизбежно пугало, страшило его. Томящую страстную тайну он давно вытеснил из своей жизни, но и в запретной сумеречной темнице тайна эта продолжала жить, удерживая в плену его земное естество. Райское, нагое, безгрешное состояние человека было возможно лишь до его грехопадения или в самом раннем детстве. Таковы были его глубинные мысли, но вслух он произнес:
– Почему вас так волнует половой вопрос, разве нет ничего более важного для всех нас, стоящих у грани времен последних?
– Конечно, нет! Нет ничего более важного, и именно сейчас! На Руси довольно долгое время женщина была не только свободна и раскрепощена, но до времен Ярослава Мудрого могла участвовать в ордалиях наравне с мужчинами, могла стать богатыркой или единовластной княгиней. Отголоски арийско-индийского праздника Ашва-Матха, что означает Всадница-Матерь, можно найти даже в этих краях…
– Да, бабка сказывала, как на Егория Летнего девки на белых конях скакали, посмотреть бы хоть глазком, – поделился своими этнографическими познаниями Герасим.
– Да, так оно и было. Здесь же на Севере сохранился и обряд Кувады. При наступлении родов мужчина тоже «мучается», терпит сильную боль из уважения к страданиям жены, но полностью этот обычай исполняется лишь в Индии. Это истинно арийские обряды, которые тысячелетиями сохраняются везде, где некогда жило это благородное племя.
– Но язычество, – возразил отец Гурий, – это страшные, кровавые и блудные культы прошлого, когда наши «героические» предки «ядаху скверну всяку; комары и мухи, змие и мертвец не погребаху, но ядаху, и женски извороги и скоты вся нечисты»… Эти летописные свидетельства ужасают… Мы до сих пор не можем избавиться от языческого наследия – гнусных слов.
– В язычестве эта запретная лексика означала имена богов плодородия. Хвал и Пизус – боги земной любви, кто, кроме них, мог насытить земное лоно? Но после принятия христианства целый пласт заклинательных слов, обладающих огромной энергетикой, утратил силу и строго ограниченный характер употребления… Что же касается физической любви, то в Житии Протопопа Аввакума есть характерный эпизод… Возмущенный Аввакум в бешенстве избил и выгнал из храма мужика и бабу, которые возлегли, ради похоти, прямо у церковной солеи. Праведный гнев попа обрушился на их головы. Но и ему досталось! Получается, что эти несчастные по ошибке пришли к чужому богу! Я уверен, это была бездетная пара, которая таким образом просила милости Бога в таком тонком и деликатном деле. По языческим установлениям, акт зачатия и физическая любовь – священны. Это сама Жизнь и ее божественный исток! И эта супружеская чета греха за собой так и не узнала… Так что не разделять надо душу и тело, а вновь соединять. А когда я слышу о якобы «мерзостях» язычества, то вспоминаю голову греческой Богини из Пушкинского музея в Москве… Все в ней полно земной прелести и дыхания космоса. В ее пропорциях – ритмы вечной гармонии, в ее чертах – напряженная жизнь. Но я отвлекся, простите. Позвольте завершить нашу крайне полезную дискуссию. Я верю, что в будущем проснувшийся дух нашей нации вызовет к жизни и новый обряд, найдет новое соответствие между русской почвой и религией, с иным отношением к любви, к полу, к женщине.
– По вере вашей да будет вам, – устало произнес отец Гурий.
– Вера русская была проста – священное чувство Родины…
Душа отца Гурия не помнила иной родины, кроме неба, и мечтала туда вернуться. Он благословил костер и ушел к себе на гору. Душа его скорбела, как одинокая птица, что плакала по ночам в приозерных тростниках.
Сияющее летнее утро разбудило Лику. Лучились даже дырочки в пологе палатки. Жмурясь, она выбралась из спальника, нырнула в широкое бабкино платье-балахон, глянула в крошечный зеркальный родничок и побежала к озеру умываться. У берега, цепляясь за ивняк и камыши, таяли последние клочки тумана. На прибрежном валуне горбатилась в позе мыслителя странная фигура, закутанная в плащ защитного цвета.
– Вадим Андреевич… – наугад окликнула Лика.
Мыслитель зашевелился, откинул капюшон, блеснула знакомая улыбка. Лицо следователя было бледным.
– Долго спите, Гликерия Потаповна…
Лика, смущаясь своего опухшего от комариных укусов лица, умылась озерной водой. Вадим задумчиво смотрел, как играет солнце в прозрачных струях, падающих из ковшика ее ладоней.
– А вы, похоже, еще и не ложились, – подобрав длинный подол платья, она стояла по щиколотку в воде и дразнила его нежным румянцем и капельками воды на коже.
– Не спалось что-то, да и белые ночи коротки. Лика, хотите прокатиться по озеру? Наш добрый проводник Герасим отдал мне свою утлую ладью для полета над озером.
– Может быть, тогда на остров… Вадим Андреевич, поехали!..
– Туда добираться часа два, но для вас, Гликерия, я готов на все, буквально на все! – Вадим продолжал игру в безнадежного влюбленного.
Мотор взревел. Лодка, задрав рыло, полетела с волны на волну. Лике было и дивно, и страшно. Она умостилась ближе к носу лодки, как русалка или наяда, что украшает собой горделиво выгнутый буршпит корабля. Оглянувшись на корму, она встретила взгляд Вадима. Он был тверд и весел. Она невольно залюбовалась его зеленовато-синим взором, одного цвета с озером. Ветер рвал пестрый платочек с ее шеи, слепило солнце, обжигало движение, оглушал рев взбесившегося мотора. Это была настоящая жизнь – дыхание озера, качающееся небо и стремительная, немного опасная скачка по волнам.