Алмазная скрижаль
Шрифт:
– Никогда не говори никогда, Гликерия… Ну что ж, отдай хоть рубашку, будет чем утереть скупую мужскую слезу. А все-таки ты лжешь, Гликерия. – Вадим резко развернулся и зашагал в поле. На ходу он неловко напялил рубашку. Она смотрела, как тает, растекается во мгле светлая точка.
«Зачем ты лжешь себе, девушка? Ведь ты давно без ума от него, от его чистоты и силы, от его мужской стати. И только он один может дать тебе то оскорбительное, запретное, но страстно желаемое, после чего ты будешь недолго ненавидеть себя, потную, раздавленную, и его, грубого и отвратительно сытого, но потом полюбишь с новой силой, уже навсегда…»
Жемчужные облака таяли у горизонта. Призрачная белая ночь лишь немного сгущала краски, повсюду были разлиты летняя благость и ровное тепло.
Тайной был для него могучий Север, скудный, безлюдный и светлый край, куда столетиями шли разбойники и святые, стремились бесчисленные орды, плыли на стругах ушкуйники, пробирались купцы, бродяги, бегуны, скрытники. Что искали, на что надеялись? Почему на Север глядит Египетский Сфинкс, что держит в своих когтях знамения конца света? Зачем на Север летят лебеди и гуси и неудержимые волны перелетных птиц? Зачем орды полярных сурков леммингов толпами бросаются в холодное море и гибнут, не доплыв до обетованной полярной земли? Может быть, как ручей желает вернуться в русло Вечной Реки, так и все мы, повинуясь генетическому коду, стремимся к северным истокам, откуда вышли когда-то наши предки. Или взаправду стоит в Божьих лесах святой Камень-Алатырь и как магнит притягивает к себе души? Кто сможет постичь тайну Севера? Лишь тот, кто охватит взглядом его безмолвные долгие зори, его пустые, призрачные ночи, его зимы, пронзенные ледяными иглами мороза, его огромные синие звезды, его тундры, скалы, леса и болота, бездонные, как шаги тысячелетий, уходящие вглубь, к младенчеству Земли. Как глубока здесь Земля и как высоко Небо…
Ночная сырость проняла Вадима Андреевича до костей. Луга лежали в росе, во мгле белели ромашки. Он собрал душистый, тяжелый от росы букет и забросил в окошко высокой горницы, где спала Гликерия. Постоял, слушая ночную тишину.
Петр Маркович сидел на ступенях высокого крыльца. Руки его лежали на коленях, печальное лицо было запрокинуто в небо. Вадим молча опустился рядом.
– Как вы думаете, Вадим, существует ли семейная судьба, есть ли связь между отдаленными по времени событиями в жизни большой семьи, клана?
– Я думаю, да… И слава, и позор человека ложатся на всю его семью, на род до памятного колена. Болезни тоже наследуются, как цвет глаз или форма уха…
– Нет, я не о том. Это все слишком грубо, материально, что ли… Меня больше интересует семейная карма, какое-то наследственное безумие, сплав проклятий и благословений… Таинственные знаки, которыми провидение клеймит всех мужчин клана, как крест из пепла на лбу или поросячий хвостик… Я думаю, наш род был обречен… Позвольте я объясню подробнее… Мой сын был последним из ветви Лермонтов на русской земле. Лермонты обрусели еще при царе Михаиле Федоровиче. Мой предок, рыцарь Георг Лермонт, был заброшен на Русь в Смутное время. Он остался служить Романовым, обучая рейтарскому делу московских ратников.
– Значит, вы родственник Лермонтова?
– Да, род Лермонтовых, небогатых и незнатных дворян, вышел из Шотландии, из Шкотской земли, как говорили в старину, и рассеялся по миру. Но дух прародителя незримо живет в потомках. У обрусевшей ветви рода Лермонтов были свои обычаи. Начиная с родоначальника Георга Лермонта, в роду по мужской линии чередовались только два имени: Юрий и Петр, но были и исключения. Так, в восьмом колене рода бабушка Михаила Юрьевича Лермонтова настояла на имени Михаил для своего первого и единственного внука. Мальчик был назван в честь Михаила Архангела. А я вот оказался Маркович, так как мой отец был не из рода Лермонтовых. Матушка была последней его женской представительницей. Но с Юрия я хотел восстановить эту традицию. Были у нас и другие родовые черты. Из самых броских – родимое пятно на затылке. По форме оно похоже на летящую птицу. Мама называла его меткой Королевы Фей. У некоторых представителей фамилии оно почти исчезало, но в последующих поколениях возникало вновь. Вот, взгляните.
На шее Петра Марковича, сразу под коротко бритым затылком, действительно виднелся небольшой треугольник мраморно-коричневатого цвета.
– Но было и еще кое-что, так сказать, некое проклятие, тяготеющее над всеми нами. Я бы назвал это поисковый зуд. В нашем роду передавалось пророчество знаменитой гадалки Ленорман, что нагадала Пушкину смерть от «белой головы». Она сказала, что последний мужчина в нашем роду отыщет «живую книгу». И каждый из моих дальних дедов и дядьев занимался этими бесплодными поисками. Замечу, что в нашем роду археология стала наследственным занятием. Только я один – исключение. Перед смертью бабушка Юры, моя мать, рассказала ему о пророчестве. Он почему-то решил, что это должна быть легендарная книга фельдмаршала Брюса, которую тот спрятал в фундаменте Сухаревой башни. По преданию, охранял книгу призрак огромного роста. Юра пустился на поиски книги. Даже пытался выяснить, куда был увезен битый кирпич от башни, ее сломали в 1934 году. Это, несомненно, была какая-то наследственная отягощенность. Он бредил поисками. Почти сутки сидел в архивах, там и подсадил зрение. Но, видимо, не все пророчества сбываются. Мой мальчик погиб, так и не успев ничего отыскать…
Наутро, после завтрака, решено было ехать на Спас-озеро, к отцу Гурию, осмотреть место, где был найден рюкзак, и хорошенько оглядеться на местности.
– В таком повадном виде нельзя ехать, – решительно заявил Герасим, с нарочитой строгостью и тайным смущением оглядывая коротковатый Ликин наряд.
– Прогонит? – почти искренне испугалась Гликерия.
– Беспременно прогонит…
– Не пугайся, касатка, у нас весь гардеробишко платьями затолщен, подберем тебе знатную справу, понравишься лесному попу. – Бабка Нюра выбрала платье потемней, в мелкую гусиную лапку с желтоватым кружевцем у горловинки. – Городское, – с удовольствием вспоминала она. – В пятьдесят третьем годе на слет трепльщиц в ем ездила. Лен мы трепали артельно, не на трудодни… Ты поясок-то подзатяни, уж и гордена будешь!
Отец Гурий чинил расходящуюся по швам кирзовую обувь. Тупая согнутая игла терзала пальцы, натертая воском нить то рвалась, то свивалась в скользкие узелки. Все это расстраивало пустынника. Поистине, ежечасные заботы о плоти – проклятие земной жизни. Сколько времени, сил, изобретательности ума уходит на пустопорожний труд. А на высшее человеку после всех земных забот и времени не остается.
И забывает себя человек, и думает, что лишь для телес живет…
Дальний сипящий звук мотора, как всегда, родился далеко за озером, затем быстро возрос и на надрывном гребне вдруг оборвался, сплюнул и заглох. Отец Гурий отложил рукоделье и босиком, чуть пошатываясь и оступаясь на острых кремешках, вышел на взгорье. На берегу топтались незнакомые люди, суетился Герасим, закрепляя канат с цепом в кустах ракитника. Отец Гурий удивился и даже чуть стронулся в волненье: среди гостей была совсем юная девица в длинном темном платье.
– Как называется эта гора? – робея перед босым, вызывающе худым монахом, спросила Лика.
– Дак Маура, раз на восток глядит, значит, Маура, – сообщил Герасим.
Отец Гурий с удивлением вспомнил о горе Мауре вблизи Кирилловского монастыря у Белого озера. Неужели его невысокий холм из белого известняка – побратим той святой горы, с которой узрел преподобный Кирилл место своего будущего спасения. Отец Гурий радостно перекрестился на облака.
– Маура… Рождающая Солнце, – задумчиво произнесла Лика, окидывая взглядом холм – Мауру – сакральный центр ариев в Северной Атлантике, исчезнувший вместе с Атлантидой и легендарной страной Туле.
Узнав о цели их приезда, монах успокоился, сочувственно выслушал Петра Марковича, подробно ответил на вопросы следователя. Легко перекусив на берегу, небольшой отряд двинулся в подземелье. Предводительствовал отец Гурий, в руке он держал электрический фонарь, почти прожектор. Это был подарок следователя «ради знакомства».
Слоистый камень подземелья крошился под ногой, от движения по туннелю где-то в глубине шумно осыпалась порода.
– Этой подземной дороге уже тысячелетия. Храм как бы запечатывает собой древнее русло. – Петр Маркович на ходу делился с Гликерией своими соображениями.