Алмазный Меч, Деревянный Меч. Том 1
Шрифт:
Агата молча поклонилась.
– Еремей! Останавливаемся, – скомандовал Онфим.
Братцы-акробатцы глядели на Дану злыми крысиными глазками.
Догнать головной фургон, схватить тёплый плащ – единственную оставленную ей вещь, натянуть дорожные сапоги было делом одной минуты. Повозки со скрипом остановились; Кицум, разинув рот, глядел на хозяина.
– Господин... Господин Онфим! – от испуга он хрипел и спотыкался чуть ли не на каждом слоге. – Дожди... господин Онфим...
Агата едва не упала, заметив улыбку на тонких бескровных губах хозяина.
– Всё в
Он поднял руку. На безымянном его пальце Агата увидела кольцо с изумрудного цвета камнем в дешёвой бронзовой оправе. Онфим пробормотал слова пароля, и камень вспыхнул, исчезнув в ярко-зелёном пламени. На кольце осталось лишь пустое гнездо.
На мгновение заложило уши.
– К моему приходу чтобы в фургоне было натоплено и ужин готов, – неприятным голосом распорядился Онфим. – А теперь давай вперед, данка!.. Отрабатывай свой хлеб!..
Агата молча двинулась вперёд.
«Ты меня удивил, Онфим. Никогда бы не подумала, что ты знаешь о нашем Лесе. Никогда бы не подумала, что ты захочешь сам залезть в него. Но самое главное – что тебе нужно в Друнгском Лесу? Ваши маги прочесали его вдоль и поперёк. Да и людей побывало множество – они искали золото Дану, глупцы... Ты не похож на глупца, Онфим. Ты грязная, жестокая, развратная и бесчестная свинья, Онфим, но при этом ты далеко не глуп. Так зачем же тебе понадобилось в наш Лес?»
Деревья вдоль дороги росли обычные, человеческие.Мусорныедеревья, как называли их истинные Дану. Мелкие, худосочные, примученные гнилью и тлями, кое-где опутанные паутиной шелкопрядов. Их ненавидящие взоры впились в спину Агаты; безъязыкие рты разомкнулись, изрыгая поток грязных и отвратительных ругательств, неслышимых ни для кого, кроме нее. Пожелание быть изнасилованной и задушенной собственным отцом могло на этом фоне сойти за изысканную вежливость.
Чуть дальше от дороги лес стал почище. Оно и понятно – деревья вдоль тракта принимали на себя всю злобу проезжающих, всё их горе и разочарование, а оттого – болели, чахли, но не умирали и даже давали потомство. Бесконечность же мук только усиливала злобу.
Ветки попытались вцепиться Агате в волосы, выцарапать глаза – Онфим хлестнул по ним тонким костяным стеком, и девушка ощутила внезапный ледяной укол под ложечку – желтоватая кость явно таила в себе какое-то заклятье, и притом не из простых.
– Чего встала? А ну шагай, остроухая!
Они пробирались сквозь унылые заросли – листья и трава казались покрытыми пылью, хотя откуда здесь пыль? Липы и клёны соседствовали с соснами, грабами и пихтами – результат всеобщего магического хаоса в годы Войны с Дану, о которой людские менестрели поют на каждой ярмарке, на каждом торжище и на каждом постоялом дворе.
Уцелевшие Дану стараются по мере сил о ней не вспоминать.
– Куда идти, господин Онфим? – ещё одна жалкая попытка самозащиты. Нехозяин,
– Не прикидывайся, что не знаешь, остроухая. Веди меня в Друнг! В самую глубь! Ты чувствуешь его, я знаю. Веди!
Агата коротко поклонилась. Закрыла на миг глаза, отрешаясь от больного, злобного леса, жалкой на него пародии, что окружал её сейчас; чувства девушки-Дану потянулись вперёд, к недальним холмам, где из каменных гротов ещё текли быстрые, незамутнённые ручейки, где на косогорах ещё высились настоящие Lhadann Naastonn, Истинные Деревья, где всё иное, даже воздух...
Там, где родина Дану.
Лес отозвался тотчас же – слитным гудом исполинских ветвей, нежным трепетанием не знающей увядания листвы (когда Дану отступили, Lhadann Naastonn научились сбрасывать листву на зиму – наивная попытка защититься от гнева хумансов, чей закон «Уничтожь незнакомое!»).
Онфим держался позади Агаты в трёх или четырёх шагах. Правая рука на эфесе сабли; левая сжимает костяной стек. Наслышан о чудовищах Друнга, зародившихся из останков злой магии, что огненной метлой прошлась по твердыне древнего народа?
Сама Агата толком об этом ничего не знала, но надеялась, что её кровь, кровь Дану, послужит надёжной защитой. Так уже случалось, и притом не раз.
Мало-помалу изуродованный человеческий лес отступал. Среди сорной травы мелькнула пушистая метёлка Ssortti, на ветвях вполне обычного дубка алел кружевной венчик Doconni, а вот и первый куст голубой Auozynn, – считай, пришли.
«Здравствуй, Друнг. Человеческая гортань не в силах передать созвучия твоего истинного имени: Dad’rrount’got. Даже примитивное Дадрроунтгот (хотя и оно не имеет почти ничего общего с твоим настоящим прозваньем) слишком сложно для них. Друнг! Кличка собаки, или племенного быка...
Ну вот, ты и начался, Dad’rrount’got. Я ступаю по твоей земле, а шея моя охвачена злым человечьим железом. Наговорным железом. И я бессильна против него. Я могла умереть, но мне были завещаны жизнь и месть. И потому я веду этого грязного хуманса, чьё дыхание зловонней разлагающейся мертвечины. Прости меня, Великий Лес, прости свою ветреную внучку, она слишком долго пела и танцевала... Но теперь она платит по счетам всего племени Дану».
– Мы на границе Друнга, господин Онфим.
– Старайся, остроухая, и, быть может, проживёшь сегодняшний день без порки. Давай веди дальше! Веди, кому говорят!
Если Онфим и был удивлён открывшимся ему зрелищем, то виду не показал.
Друнг начался. Исчезли кривые, изломанные стволы, изглоданные вредителями чахлые листья. Шуршащие кроны вольно распахнулись над головами, зазвенели птичьи голоса. До колен поднялась мягкая ароматная трава (и это в октябре!), истинная oend'artonn, чья целебная сила поспорила бы с любой алхимичьей отравой. Деревья становились всё выше, их ветви сплетались, но внизу, подле могучих корней, окружённых молодой порослью подлеска, не темнело – ещё одно чудо Леса Дану.