Алмазный трон
Шрифт:
— Ты всегда точно знаешь, где она находится? — спросил он Сефрению.
— Всегда, — ответила та.
Они перешли на другой корабль посреди реки ниже пристаней. Усилиями обоих капитанов все было сделано как можно более скрыто. Капитан Сорджи быстро провел их в каюты, и оба корабля невозмутимо продолжили свой путь, переваливаясь с борта на борт, как две матроны, не спеша возвращающиеся из церкви.
— Проходим мэйдельский порт, — крикнул капитан Сорджи в слуховое окно их каюты. — Держитесь подальше от палубы, мастер Клаф, а то кузены вашей суженой возьмут нас на абордаж.
— Спархок,
— Я сочинил им историю, — пожал плечами Спархок. — Довольно душещипательную, чтобы привлечь внимание моряков.
— Спархок всегда любил сочинять всякие истории, — заметил Кьюрик, — он, бывало, сочинял по нескольку на дню, когда был послушником, — ворчливый оруженосец сидел на койке с дремлющей Флейтой на коленях. — Вы знаете, — тихо сказал он, — у меня никогда не было дочери. Запах от них гораздо лучше, чем от мальчишек.
Сефрения рассмеялась.
— Не говори этого Эсладе, — предостерегала она. — Как бы она не захотела попробовать.
Кьюрик в страхе закатил глаза.
— Нет, только не это! Я не против детишек, когда они бегают по дому, но мне не перенести больше регулярного недосыпания…
Примерно через полчаса к ним в каюту спустился Сорджи.
— Мы миновали устье, — доложил он, — и нас не преследует пока никакой корабль. Похоже, ваш побег удался, мастер Клаф.
— Слава Богу, — с облегчением вздохнул Спархок.
— Послушайте, мастер Клаф, — задумчиво проговорил Сорджи, — а это леди действительно так безобразна?
— Мой любезный капитан, вы себе даже не представляете, как она страшна!
— Может, вы уж слишком разборчивы? В море становится все холоднее или кровь у меня становится жиже, да и в зимние шторма ломит все кости… И старик «Осьминог» тоже не молод и устал, — сказал капитан, похлопывая по переборке. — Я готов терпеть ее страхолюдность, если ее поместье и впрямь так велико. Я, пожалуй, даже готов вернуть вам часть денег в обмен на рекомендательное письмо. Может вы и проглядели какие-нибудь ее достоинства…
— Что ж, я думаю мы с вами столкуемся, — сказал Спархок.
— Мне нужно идти наверх, — сказал Сорджи. — Кстати, мы уже далеко от города и вы можете без опаски подняться на палубу, — он повернулся и принялся взбираться по трапу, ведущему на палубу.
— Мне кажется, эту историю пересказывать тебе не придется, — улыбнулась Сефрения. — Ты что, и правда выдал им избитую побасенку о безобразной наследнице?
Спархок пожал плечами.
— Как говорит Вэнион, старые приемы — самые надежные.
— Спархок, как же ты сможешь теперь оставить бедного капитана без письма к воображаемой леди?
— Что-нибудь придумаю. Давайте выйдем на палубу, пока солнце не село.
— Девочка как будто заснула, — прошептал Кьюрик. — Не хочется будить ее, так что идите вдвоем.
Спархок кивнул и повел Сефрению наверх.
— Глядя на Кьюрика, трудно представить такую нежность, — мягко сказала Сефрения.
— Он самый лучший и добрый человек, которого я знаю, — просто сказал на это Спархок. — Если бы не сословные преграды, он был бы прекрасным пандионцем.
— А что, сословие и правда настолько важно?
— Для меня — нет, но не я же придумал сословный ценз.
Они вышли на палубу, освещенную косыми лучами позднего послеполуденного солнца. Свежий береговой бриз срывал с верхушек волн пену, раскидывая сверкающие солнечные брызги. Шхуна капитана Мабина, поймав в паруса ветер, удалялась на запад, к Джироху. Раскинув белоснежные крылья надутых парусов, «Морской конек» скользил по сверкающей дорожке, протянувшейся от заходящего солнца.
— Сколько дней ходу нам до Киприа, капитан Сорджи? — спросил Спархок, когда они с Сефренией поднялись на ют.
— Сто пятьдесят лиг, мастер Клаф. При хорошем ветре «Осьминогу» понадобиться дня три.
— У вашего судна хороший ход.
— Можно было бы и лучше, — проворчал Сорджи, — если бы эта бедная старая посудина не давала столько течей в каждом плавании.
— Спархок! — с трудом проговорила Сефрения, схватив его за руку.
— Что такое?
Лицо Сефрении было мертвенно бледно.
— Смотри! — указала она.
Недалеко от изящной шхуны Мабина в чистом небе показалось тяжелое свинцовое облако. Облако каким-то чудом двигалось против ветра и становилось все больше и темнее. Потом оно начало кружиться, сначала медленно и тяжело, но постепенно набирая обороты все быстрее и быстрее. Черная вертящаяся туча выгнулась воронкой и из ее центра свился судорожно подергивающийся отросток. Кружась и извиваясь, он все тянулся и тянулся вниз и наконец достиг взбаламученных вод Внутреннего моря. Огромная волна поднялась навстречу ему, и черная вертящаяся воронка всосала воду в свою утробу. Неустойчиво покачиваясь, так, что, казалось, замедлились на секунду бешеное вращение — и зыбкое равновесие рухнет, смерч шел по поверхности воды.
— Смерч! — крикнул впередсмотрящий из вороньего гнезда на верхушке мачты, и все матросы бросились к наветренному борту в ужасе глядя на огромную танцующую над морем водяную воронку. Наконец смерч подобрался к теперь такой крошечной шхуне Мабина, и несчастный корабль исчез в бурлящем водном веретене. Куски обшивки, остова и переломанный рангоут взлетели, кружась, над воронкой и, с агонизирующей медлительностью стали падать с многофутовой высоты. Кусок паруса трепыхался в воздухе, как подбитая белая птица.
А смерч, как будто ослабев, заколебался еще сильнее, нога его оторвалась от воды и втянулась в облако, и оно исчезло так же неожиданно, как и появилось.
Шхуна капитана Мабина «Морской конек» погибла. Обломки ее плавали по успокаивавшейся поверхности моря на милю кругом. Огромная стая белых морских чаек, появившись неизвестно откуда, закружилась над морем, жалобными криками оплакивая ушедший корабль.
18
Капитан Сорджи и его матросы долго, до боли, в глазах всматривались в разбросанные кругом обломки кораблекрушения, но так и не смогли обнаружить ни одного выжившего. Наконец, отчаявшись что-либо сделать, он печально вздохнул и приказал ложиться на курс.