Алмазный век, или Букварь для благородных девиц
Шрифт:
Нелл знала этих детей: они умели толкаться, драться и царапаться. Она села в углу, пристроила волшебную книгу на колени и стала ждать, когда другая девочка освободит качели. Наконец та слезла. Нелл положила книгу в уголок, забралась на доску и хотела раскачаться ногами, как большие, но у нее не получалось. Большие собрались и стали говорить, что ей нельзя на качели, она еще маленькая. Нелл не слезала, и один мальчик ее столкнул. Она упала на песок, оцарапала ладони с коленками и, плача, убежала в угол.
Двое мальчишек уже нашли книгу и пинали ногами, как шайбу. Нелл подбежала, хотела поднять, но ребята толкали букварь друг другу, а потом стали перебрасывать по воздуху. Нелл бегала взад-вперед, пытаясь поймать. Вскоре уже четверо играли в "собачки", а еще шестеро стояли рядом и смеялись. Слезы застилали Нелл глаза, из носа текло, грудная клетка мелко-мелко трепыхалась.
Тут один мальчишка вскрикнул и уронил книгу. Другой бросился подхватить и тоже вскрикнул. Потом третий. Все испуганно замолчали. Нелл вытерла слезы и побежала к букварю; на этот раз охотников отнимать не нашлось. Нелл подняла книгу и прижала к груди. Ребята, которые играли в "собачки", прыгали на месте, как заведенные, зажав ладони под мышками, и звали маму.
Нелл села в уголке, открыла книгу и стала читать. Она знала не все слова, но многие, а когда уставала, книга подсказывала, даже читала всю сказку вслух или проигрывала в картинках, как на медиатроне.
После того, как прогнали троллей, двор являл собой унылое зрелище. Он много лет был в запустении и весь зарос. Гарву пришлось срубить деревья, а Динозавр, когда бился с троллями, вырвал или затоптал почти всю оставшуюся зелень.
Динозавр оглядел залитый лунным светом двор.
– Это напоминает мне Вымирание, когда мы много дней брели в поисках хоть какой-нибудь пищи, – сказал он.
РАССКАЗ ДИНОЗАВРА
Мы вчетвером шли через очень похожую местность, только вместо пней повсюду валялись обгорелые стволы. Когда упала комета, наступили холода, деревья погибли и высохли, и после первой же молнии случился большой пожар. Мы четверо брели по выжженной равнине в поисках еды, и можете догадаться, какие
Среди нас был Утараптор, поменьше меня, но очень юркий, с острыми кривыми когтями – уж если зацепит другого ящера, то вспорет, как спелый плод. Анкилозавр, медлительный и травоядный, был, тем не менее, отнюдь не беззащитен: все его тело покрывал костный панцирь, как у черепахи, а хвост заканчивался шипастой дубинкой – только подойди кто хищный, двинет по башке и вышибет все мозги. Последний, Птеранодон, умел летать. Мы шли маленькой плотной стаей. Если совсем честно, сначала в нашей компании было несколько сот динозавров, в основном утконосых травоедов, но мы с Утараптором съели почти всех – по паре-тройке в день, не больше, так что остальные не замечали. Они вообще были не очень умные.
Наконец остался только один, поджарый Эверетт. Мы решили его потянуть. В эти последние дни Эверетт все время оглядывался, ища остальных. Как у многих травоедов, глаза у него сидели по бокам головы, так что видел он почти во все стороны. Эверетту казалось, что нужно только извернуться, и обязательно увидишь целое стадо веселых утконосых товарищей. Под конец, думаю, Эверетт что-то сообразил; он изумленно заморгал, словно до него дошло, и до самого вечера был очень тихий – все его два с половиной нейрона усиленно выводили следствия. Мы шли по выжженной земле, где Эверетту нечего было есть, он все больше куксился и скулил, так что под конец Утараптор разозлился, полоснул лапой, и кишки у Эверетта вывалились, как сосиски из лопнувшего пакета. Делать нечего, пришлось его съесть.
Мне, как обычно, досталось больше всех, Утараптор вертелся под ногами и выхватывал лучшие куски, а Птеранодон время от времени пикировал и цеплял зеленую требуху. Анкилозавр стоял в сторонке и смотрел. Мы долго держали его за дурака: он вот так же стоял враскоряку и смотрел, как мы рвем утконосых, жевал себе случайный хвощ и вообще редко говорил. Задним числом я понимаю, что он был просто себе на уме. Он, видимо, сообразил, что мы точим на него зубы и охотно бы съели, если бы нашли прореху в мощной броне.
Если бы! Много дней спустя, когда Эверетт давно стал кучкой помета на нашем пути, мы с Утараптором и Птеранодоном двигались по мертвой равнине, поглядывали на Анкилозавра и трясли подбородками, воображая, какие немыслимо лакомые кусочки таятся под этим панцирем. Он тоже питался впроголодь и, без сомнения, с каждым днем кусочки становились суше и жилистее. Время от времени нам попадались ямки, где из-под серых и черных камней лезли незнакомые зеленые ростки, и тогда мы уговаривали Анкилозавра поесть спокойно. "Мы подождем! Кушай на здоровье!" Он щипал, кося на нас крохотным злобным глазком. "Как обед, Килечка?" – спрашивали мы, а он бурчал что-нибудь вроде: "Известное дело, голый иридий" и в следующие несколько дней не удостаивал нас и словом.
И вот однажды мы вышли к морю. Соленая вода плескалась о безжизненный берег, усыпанный останками вымерших морских животных, от крохотных трилобитов до огромным плезиозавров. За нами лежала пустыня, которую мы прошли. Справа вздымались горы. Даже не будь половина из них действующими вулканами, мы бы все равно не одолели эту гряду. Холмы к северу устилал снег, и мы знали, что это значит: если пойти туда, скоро замерзнешь до смерти.
Податься нам четверым было некуда, и, хотя в ту пору не знали медиатронов и видеостатов, мы отлично видели, что происходит: мы – четыре последних ящера на Земле. Скоро нас будет трое, потом двое, потом один, осталось только решить, кто за кем. Думаете, мы страшно убивались и горевали? Ничего подобного – динозавры не забивали себе голову неразрешимыми загадками бытия, если вы понимаете, о чем я, и в каком-то смысле было даже занятно наблюдать, чем все это кончится. Все как-то без слов согласились, что Анкилозавр – первый, но мы с Рапкой мгновенно бы выцарапали друг другу глаза.
И пока мы, так сказать, ждали у моря погоды – я, Утараптор и Анкилозавр аккуратным треугольным строем, а Птеранодон висел у нас над головой, я внезапно заметил краешком глаза, что берега справа и слева вроде бы как шевелятся.
Внезапно воздух наполнился клекотом и плеском; я поднял один глаз, хотя другим продолжал коситься на Утараптора. Мир так долго был мертвым и тихим, что мы вздрагивали от малейшего шороха, а сейчас воздух и земля кишели живностью, как в старые докометные дни.
Шум в воздухе производила стая малюсеньких птеранодончиков, только вместо кожи их крылья покрывали переросшие чешуи, а вместо ртов были беззубые костные клювы. Эта жалкая мелюзга кружила вокруг Птеранодона, целила в глаз, клевала в крылья, а он, бедолага, ничего не мог с ними поделать.
Я уже упоминал, что одним глазом все время косился на Утараптора. К моему изумлению он развернулся и припустил к северному склону. Такая прыть могла объясняться лишь обилием еды, и я, естественно, последовал за ним, но вскоре остановился, как вкопанный. Под ногами Утараптора шевелился живой ковер. Я сфокусировал зрение, никогда не отличавшееся особой остротой, и увидел, что ковер составляют тысячи крохотных динозавриков, чьи чешуи вытянулись в длину, стали густыми и тонкими, одним словом, превратились в шерсть. Последние несколько миллионов лет я видел, как эти четвероногие полуфабрикаты копошатся под камнями и бревнами, и всегда считал их за особо неудачных мутантов. И вдруг их – тысячи, и это в то время, когда на Земле осталось всего четыре динозавра. Они, похоже, действовали сообща и были такие маленькие, что Утараптор никак не мог захватить их в пасть, а стоило ему на мгновение остановиться, как они взбирались по его ногам, хвосту, и рвали зубами кожу. Землероичье нашествие. Я так опешил, что замер на месте.
Это была ошибка, потому что я сразу почувствовал, будто в лапы и хвост мне впились миллионы острых булавок. Я обернулся и увидел, что южный склон кишит полчищами муравьев и они, похоже, вознамерились меня съесть. Анкилозавр ревел и без всякого толка лупил своей шишкой, потому что муравьи напали и на него.
Вскоре землеройки, птицы и муравьи схлестнулись между собой и решили заключить перемирие. Царь Птиц, Царь Землероек и Муравьиная Царица собрались на скале переговоров. Нас, динозавров, оставили в покое, потому что видели: мы все равно никуда не денемся.
Мне это показалось несправедливым. Я подошел к скале, на которой тараторили жалкие микровеличества и сказал: "Эй! Разве вы не хотите пригласить Царя Пресмыкающихся?"
Они взглянули на меня, словно на чокнутого.
– Пресмыкающиеся отжили свой век, – сказал Царь Землероек.
– Пресмыкающиеся – просто недоразвитые птицы, – сказал Царь Птиц. – Значит, я ваш царь, спасибо большое.
– Вас только ноль, – сказала Муравьиная Царица. В муравьиной арифметике всего два числа: Ноль, то есть меньше миллиона, и Сколько-то. – Вы не способны взаимодействовать, так что, даже будь у вас царь, этот титул не имел бы смысла.
– И потом, – сказал Царь Землероек, – цель этой встречи в верхах – решить, какое из царств какого динозавра съест, и мы сомневаемся, чтобы Царь Ящеров, ежели бы такой и сыскался, внес в обсуждение конструктивную ноту.
Млекопитающие всегда говорят так, чтобы показать, какие у них замечательные мозги (на самом деле – такие же, как у нас, только с кучей лишних нахлобучек, бесполезных, скажу я, но чертовски вкусных).
– Царств – три, а динозавров – четыре, – сказал я. Разумеется, в муравьиной арифметике это было не так, и Муравьиная Царица немедленно развопилась. Пришлось мне зайти в ее воинство и прибить хвостом несколько миллионов муравьев – иного языка, они, к сожалению, не понимают.
– Безусловно, трех динозавров вполне достаточно, чтобы удовлетворить аппетиты ваших подданных, – сказал я. – Что если птицы обклюют Птеранодона до косточек, землеройки разорвут Утараптора в клочки, а муравьи попируют на трупе Анкилозавра?
Три монарха задумались, но тут примчался разъяренный Утараптор.
– Извините, Ваши Величества, но кто назначил его царем? Я – ничуть не хуже.
Следом о своих претензиях на престол заявили Птеранодон и Анкилозавр.
Царь Землероек, Царь Птиц и Муравьиная Царица велели нам замолчать и несколько минут совещались. Наконец Царь Землероек выступил вперед.
– Мы пришли к решению: трех ящеров съесть, а четвертого – Царя Рептилий – пощадить, – сказал он. – Пусть один из вас докажет, что превосходит остальных и достоин короны.
– Отлично, – сказал я и обернулся к Утараптору. Тот попятился, шипя и размахивая исполинскими когтями. Если разделаться с Утараптором, Птеранодон рано или поздно спикирует на падаль, я его подстерегу, а когда съем обоих, окрепну и как-нибудь одолею Анкилозавра.
– Э, нет! – запищал Царь Землероек. – Вот что я имел в виду, когда говорил, что динозавры отжили свой век. Речь не о том, кто больше и зловреднее.
– Речь о взаимодействии, порядке, дисциплине, – сказала Муравьиная Царица.
– О мозгах, – сказал Царь Землероек.
– О красоте, легкости, головокружительном полете воображения, – сказал Царь Птиц.
Два царя и царица снова заспорили. Все раскипятились, и не миновать бы беды, но тут прилив вынес на берег несколько дохлых китов и эласмозавров. Можете вообразить, как мы набросились на это пиршество. Я наелся вволю, да еще проглотил немеряно землероек, муравьев и птиц, лакомившихся той же добычей.
Когда все набили животы и немного успокоились, венценосцы продолжили спор. Наконец Царь Землероек, который, похоже, взял на себя роль председательствующего монарха, снова выступил вперед.
– Мы не можем решить, кто из вас станет Царем Пресмыкающихся, и потому каждый из наших народов, птицы, звери и муравьи, предложат вам по испытанию, а потом мы соберемся и проголосуем. Если голосование закончится вничью, мы съедим всех четверых, и царству рептилий придет конец.
Мы бросили жребий, мне выпало сперва идти к муравьям. Я последовал за Царицей в ее стан и пытался идти осторожно, пока Царица не сказала: "Живее, дышащий легкими! Время – пища! Не тревожься о муравьях под твоими ногами – все равно не убьешь больше нуля!"
И я пошел обычным шагом, хотя когти мои скоро почернели от давленых муравьев.
Мы шли два дня и остановились на берегу реки.
– Южнее правит Царь Тараканов. Твоя задача – принести мне его голову.
Я поглядел: соседний склон кишел бесчисленными тараканьими полчищами. Я понял, что всех не передавлю, а и передавлю, под землей останется еще больше, а там-то, конечно, и живет царь.
Я перешел реку и три дня брел по тараканьему царству, пока не перешел следующую реку и не оказался в царстве Пчел. Склоны здесь зеленели, как в добрые старые времена, повсюду цвели цветы, пчелы собирали нектар и несли в огромные, точно дома, ульи.
Это подсказало мне мысль. Я свалил несколько дуплистых деревьев, наполненных медом, отволок обратно в Тараканье царство, разбил и проложил липкие следы к самому океану. Тараканы шли по медовым следам к берегу и гибли в набежавших волнах. Три дня я смотрел, как убывает их число. На третий день Царь Тараканов вышел из тронной залы взглянуть, куда все подевались. Я подцепил его на листок и отнес через реку Муравьиной Царице, которая страшно удивилась.
Дальше меня препоручили Царю Птиц. Он и его щебечущее воинство отвели меня в горы, за линию снегов, и я уже думал, что замерзну, однако, чем выше мы поднимались, тем теплее становилось. Сперва я ничего не понимал, потом догадался, что мы приближаемся к действующему вулкану. Наконец мы остановились на краю широкого, в полмили, лавового потока. Посреди лавы, как остров, высилась черная скала.
Царь Птиц вырвал из хвоста золотое перо и отдал солдату, который взял его в клюв и, перелетев через лаву, положил на самой вершине черной скалы. По дороге туда-обратно он наполовину спекся от жара – у меня аж слюнки потекли!
– Твоя задача, – сказал Царь Птиц, – принести мне это перо.
Я возмутился и сказал, что они явно подсуживают птеранодону. Такой довод мог бы подействовать на землероек или муравьев, но Царь Птиц и слушать меня не хотел. Летуны – венец мироздания, и справедливость тут ни при чем.
И вот, я стоял перед лавовым потоком, пока кожа не задымилась, и не мог придумать, как же добыть перо. Наконец я сдался и пошел вниз, раня лапы об острые камни. Внезапно меня осенило: скала, на которой я все это время стоял – та же лава, только застывшая.
Дело было высоко в горах, надо мной сверкали снежные шапки и ледники. Я взобрался на самый крутой склон и стал бить хвостом, пока не сошла лавина. Миллионы тонн льда со снегом обрушились на лаву. Повалил пар. Три дня и три ночи я не видел собственных когтей, но на третьи сутки пар рассеялся, и вот – мост из застывшей лавы вел прямиком к черной скале. Я пулей перебежал туда, схватил золотое перо, промчался назад и долго стоял в снегу, остужая лапы. Потом я вернулся к Царю Птиц. Он, разумеется, очень дивился.
Дальше я попал к млекопитающим, все больше землеройкам. Они отвели меня к холмам, к устью большой пещеры.
– Твоя задача, – сказал Царь Землероек, – дождаться Самбо и победить его в единоборстве.
Они ушли и оставили меня одного.
Три дня и три ночи ждал я у входа в пещеру, так что успел хорошенько осмотреться. Сперва я задирал нос, потому что испытание показалось мне самым легким; я не знал, кто этот Самбо, но еще не встречал никого сильнее меня. Однако в первый же день, сидя на хвосте и ожидая Самбо, я приметил россыпь маленьких блестящих пластинок и, приглядевшись, понял, что это – чешуйки. Строго говоря, это были динозаврьи чешуйки, я их узнал – они принадлежали Птеранодону, Анкилозавру и Утараптору и вылетели от мощных ударов о землю.
На второй день я бродил по окрестностям и видел широкие полосы на деревьях – их оставил Утараптор, когда замахивался на Самбо когтями; другие деревья были вывернуты с корнем шипастой дубиной Анкилозавра, а на земле чернели борозды от когтей Птеранодона – значит, он раз за разом пикировал на верткого противника. Тут я не на шутку встревожился; выходит, все мои соперники сразились с неведомым Самбо и проиграли. Если, неровен час, проиграю и я, то выйдет ничья, а по правилам состязания в таком случае съедят всех динозавров и царству Рептилий придет конец. Всю ночь я гадал, кто же этот ужасный Самбо.
На третий день ничего не произошло, и я уже подумывал, не придется ли искать Самбо в пещере. Во все это время я видел лишь одно живое существо: маленький черный мышонок то и дело выбегал из пещеры за провиантом. В следующий раз, увидев его, я спросил (тихо, чтобы не напугать): – Эй, мышонок! Что там, внутри?
Мышонок сел и, обкусывая черничину, которую держал в лапках, ответил:
– Ничего особенного, просто мое скромное жилище. Очаг, горшочки, сковородочки, немного сушеных ягод, а остальное – скелеты.
– Чьи скелеты? – спросил я. – Других мышей?
– И мышей тоже, но в основном динозавров, главным образом плотоядных.
– Которые вымерли от кометы, – предположил я.
– Простите, сударь, но вынужден со всем почтением вас поправить. Смерть этих динозавров никак не связана с кометой.
– Отчего же они умерли?
– Должен с прискорбием сообщить, что это я их убил.
– Ах, – выговорил я, все еще с трудом веря, – в таком случае вы...
– Мышь Самбо, – отвечал он, – к вашим услугам.
– Нижайше прошу прощения, что потревожил вас, – сказал я вежливо-вежливо, потому как видел, что этот Самбо необычайно учтив, – но слава о ваших подвигах достигла самых дальних уголков Земли, и я смиренно пришел за советом, ибо, как вы, вероятно, заметили, в посткометном обществе зубы – острые ножи и шесть тонн мускулатуры несколько устарели.
Остальное – долгая история, потому что мне многое предстояло усвоить, а Самбо не торопился. Когда-нибудь, Нелл, я передам тебе его науку, только скажи. Но на третий день срока, когда я учился только смирению, хорошим манерам и подметать пещеру, я предложил Самбо сыграть в крестики-нолики. Динозавры частенько забавлялись этой игрой на мокрых глиняных площадках. (Многие палеонтологи чешут в затылках, обнаружив в доисторических пластах расчерченные квадратики с крестиками и ноликами; они обычно грешат на землекопов из местных жителей.) Так или иначе, я объяснил Самбо правила, мы отправились к ближайшему глиняному пятачку и здесь, на глазах у множества землероек, я сыграл с Самбо в крестики-нолики и одолел его, хотя, признаюсь, в какой-то момент мы шли ноздря в ноздрю. Дело было сделано; я победил Самбо в единоборстве.
На следующий день я вышел из пещеры и возвратился на берег, где уже собрались остальные три динозавра, как вы догадываетесь, изрядно потрепанные. Царь Землероек, Царь Птиц и Муравьиная Царица сошлись и короновали меня Царем Пресмыкающихся; тогда это звучало Тиранозаврус Рекс. Потом, как и было условлено, трех динозавров съели. Из пресмыкающихся остались только змеи, ящерицы и черепахи; они до сих пор служат мне верой и правдой.
Я мог бы зажить по-царски, но Самбо научил меня смирению, поэтому я вернулся в пещеру и следующие несколько миллионов лет старался перенять его искусство. Только скажи, Нелл, и все эти знания станут твоими.
Судья Ван отправляется в обеденный круиз с мандарином; посещение загадочного корабля; ошеломляющее открытие; ловушка захлопывается
У доктора Икс оказалась не традиционная барка для прогулок по каналам и мелким рукавам Янцзы, а настоящая океанская яхта западного образца. Судя по тому, чем потчевали судью Вана едва не с первых минут, на камбузе имелись все атрибуты традиционной китайской кухни: ревущие как реактивный двигатель, газовые горелки, исполинские круглые котлы, ящички для всевозможных грибов, ласточкиных гнезд, акульих плавников, недоношенных крысят, куриных лапок и прочих рожек да ножек тварей как редких, так и вездесущих. Подавали крохотными порциями на фарфоровой посуде – в Музее Виктории и Альберта ей отвели бы несколько залов. Официанты вбегали, как часы, точности их движений позавидовал бы хирург.
Судья Ван нечасто оказывался за таким столом – только если его пытался подмазать кто-то поистине значительный – и, хотя никогда сознательно не поддавался на подкуп, но вкусно пожрать любил.
Начали с чая и горячих блюд на баке. Яхта тем временем двигалась по Хуанпу. Слева тянулись старые европейские строения Банда, нездешние в свете пудунских многоэтажек по правому борту. Доктор Икс попросил извинить его на минуточку и спустился вниз. Судья Ван вышел на самый нос, заклинился в остром угле из поручней, подставил ветру бороду и стал любоваться видами. Самые высокие здания Пудуна удерживали аэростаты – вакуумные эллипсоиды, парящие в сотнях этажей от земли, огромные, больше самих небоскребов, и ярко расцвеченные. Некоторые нависали над самой рекой. Судья Ван крепко оперся локтями для равновесия, запрокинул голову и уставился на самый яркий аэростат. Ядовитые люминесцентные пятна поплыли кругами. Он торопливо опустил глаза. Что-то стукнуло о корпус яхты; судья Ван перевел взгляд на воду – в футе от поверхности плыл, отсвечивая белым саваном в разноцветии многоэтажек, труп.
Яхта вышла в эстуарий Янцзы. Здесь, в нескольких милях от Восточно-Китайского моря, берега расходились почти на милю. Потянуло холодным ветром. Судья Ван и доктор Икс спустились в каюту. В панорамных окнах отражались свечи и бумажные фонарики. Едва они сели, яхта рванулась вперед, и судья Ван понял, что заработали воздушные крылья, о которых он прежде не подозревал; до сих пор они дремали, чтобы гость успел вдоволь налюбоваться городскими красотами.
Разговор состоял почти исключительно из обмена любезностями и неизбежно соскользнул к обсуждению конфуцианской мудрости и традиционной культуры вообще, для обоих собеседников небезразличной. Судья Ван выразил восхищение каллиграфией доктора Икс, и они немного поговорили об этом искусстве. Чтобы не оставаться в долгу, доктор Икс поздравил судью Вана с образцовым несением службы в непростых условиях варварского округа.
– Пример глубокой мудрости являет случай с девочкой и ее книгой.
Доктор Икс словом не обмолвился о мальчике, который, собственно, книгу и украл. Любопытно. Видимо, доктор имеет в виду не самое судебное дело, а последующие усилия защитить девочку.
– Внимающий благодарен, но заслуга всецело принадлежит Учителю, – ответил судья Ван. – Решение по делу основывалось исключительно на его принципах, как, безусловно, подметил бы многоуважаемый доктор, случись нам лицезреть его в Доме Всепочтенного и Всесокровенного Полковника.
– Ах, и впрямь огорчительно пропустить такое собеседование, – произнес доктор, – и не умножить мое, столь несовершенное, понимание принципов Учителя.
– Кто бы осмелился высказать подобную дерзость! Напротив, почтеннейший доктор направил бы невежд к более верному решению, нежели то, которое было принято.
– Возможно, мое присутствие в Доме Полковника было бы обоюдной удачей, – сказал доктор Икс, изящно восстанавливая равновесие. Наступила тишина, пока вносили новую перемену и официант наливал сливовое вино. Потом доктор Икс продолжил: – Особенно сожалею, что не слышал премудрого суждения о том, где находиться книге.
Значит, книга по-прежнему не идет у него из головы. Доктор Икс уже много недель не отправлял на Арендованные Территории мушек-охотниц, но судья Ван знал, что награда, обещанная за любые сведения о книге, не отменена. Уж не притупились ли умственные способности доктора Икс, не старческая ли это зацикленность?
– Совет просвещенного был бы особенно ценен, – отвечал судья Ван, – ибо именно сия сторона дела представляла сугубую сложность для конфуцианского судьи. Будь украденная вещь не книгой, а чем-либо иным, ее бы конфисковали. Но книга – особь статья. Это не просто материальная ценность, но путь к просвещению ума, а, следовательно, как не раз указывал Учитель, к гармонии общества.
– Понимаю. – Доктор Икс похоже, не на шутку задумался. Он смотрел на пламя свечи, которое вдруг принялось метаться и пыхать, и гладил бороду, словно судья Ван высказал нечто неожиданное, требующее глубокого осмысления. – Лучше книге быть у того, кого она возвысит своею мудростью, нежели бездвижно пылиться на полицейском складе.
– Таким и было несовершенное и скоропалительное решение, – сказал судья Ван.
Доктор Икс еще минуту размышлял.
– Сколь же глубоко вы смотрите в корень, если смогли так ясно сосредоточиться на интересах одной маленькой личности.