Алмазы Цирцеи
Шрифт:
– Вы из Питера? – вырвалось у Александры.
– Почему вы решили?
– Вы сказали «через парадное». Так только там говорят.
– Я родом из Смоленской области, если на то пошло, – с явной неприязнью бросил тот. – А в этом подъезде, да будет вам известно, есть и второй вход, он ведет во двор, где жильцы оставляют машины. Потому я так и выразился. Но вернемся к удивительной удаче, которая привалила вашей подруге.
– Что вы называете удачей? – опомнилась Александра, сконфуженная было отповедью. – Катя вовсе не радуется тому, что случилось, нет! Она на такое не способна. Вот увидите, они все равно не поженятся. Катя не желает этого.
– А я, по-вашему, буду стоять у районного ЗАГСа и караулить, поженятся они или нет? – фыркнул мужчина, внезапно
Александра слушала, ошарашенно моргая. Сама она не верила в возможную виновность подруги до такой степени, что плохо понимала даже такие явные намеки. Когда мужчина замолчал, она нерешительно улыбнулась:
– Ну да, это все странно… Но может, как-то объяснится?
– Будем надеяться. – Следователь взглянул на часы и придвинул к Александре размашисто исписанные листы бумаги. – Вот ваши показания, прочитайте. Мы с вами еще встретимся, конечно.
– Я сейчас не способна читать. – Женщина провела ладонью по горевшим от недосыпания глазам. – Где-то подписать надо?
– Вот тут, внизу. И дайте-ка паспорт…
Спустя минуту, переписав паспортные данные Александры, следователь отпустил ее, попросив пригласить для разговора консьержку. Александра ушла с ощущением, что наговорила лишнего, хотя не знала, как можно было ухитриться сказать меньше.
В гостиной она застала сцену глубокого, но несколько театрального отчаяния. Константин Юрьевич сидел в кресле, картинно откинув голову на спинку, закрыв глаза и зачем-то придерживая ворот распахнутой рубашки. Александра мельком отметила, что волосы на его груди совершенно седые, тогда как шевелюра артиста, все еще густая, была насыщенного темно-русого цвета. «Красит голову», – запоздало поняла она, и эта деталь отчего-то неприятно ее покоробила.
Катя хлопотала рядом с любовником, с грациозной заботливостью поднося к его губам рюмку с золотистой жидкостью. Тот морщился, хотя видеть рюмку с закрытыми глазами вроде бы не мог. «Подсматривает сквозь ресницы. – Уличая актера в новой лжи, Александра все больше проникалась к нему недоверием. – Он постоянно играет на публику и вечно врет. Такая уж натура. Ох, если он что-то скрывает насчет своей женушки, Кате придется несладко. Следователь уже роет под нее, это очевидно!»
– Идите, с вами тоже хотят поговорить, – обратилась она к консьержке, в руках у которой тоже была рюмка, только уже пустая.
Любовь Егоровна встрепенулась и с тревогой повернулась к хозяйке квартиры:
– Катенька, что же мне говорить?! Я уже не знаю!
– Говорите правду. – Катя даже не взглянула в ее сторону, продолжая хлопотать возле мужчины.
Актер вдруг открыл глаза и со страдальческим видом простонал:
– Боже мой, боже мой! Я предчувствовал, что добром это не кончится! Варя, бедная, так страдала все эти годы, и вот…
Консьержка оторопело взглянула на него, вдруг всхлипнула и торопливо вышла. Катя поставила рюмку на журнальный столик и выпрямилась с уязвленным видом.
– Успокойся, прошу тебя. – Она пыталась говорить ласково, но в ее голосе невольно прорывались металлические нотки. – Я понимаю, как тебе тяжело, но и мне сейчас не легко, поверь.
– Ты понимаешь?! – ахнул тот, садясь прямее и начиная застегивать
Увлекшись своей пафосной речью, актер автоматически перешел на «вы», начал делать картинные жесты, профессионально играть голосом. Он и не заметил, что Катино тонкое, фарфорово-бледное лицо вдруг некрасиво исказилось и покрылось красными пятнами. Женщина шумно задышала, сжимая и разжимая кулаки. Александра отошла в угол и, достав сигареты, чиркнула зажигалкой. Она старалась не привлекать к себе внимания, потому что вовсе не хотела стать третьим лицом в этой ссоре.
– Значит, мы вот как смотрим на дело? – угрожающе тихо начала Катя. В отличие от любовника, она перешла не на оскорбительное «вы», а на местоимение первого лица. – Значит, я свела в могилу святую женщину, которая штопала тебе носки и ела с тобой макароны, и за весь свой титанический подвиг ничего от тебя не получила?! Вот как мы все перевернули! Это лицемерие и подлость, да, подлость! Нападать на меня в тот момент, когда мне грозит обвинение в убийстве! Отступиться, когда мне так трудно! Слышал бы ты, что говорил следователь!
– Не смей в таком тоне упоминать о Варе. – Актер будто не услышал ничего, кроме пренебрежительных слов о своей покойной жене. – Она была мне верным другом, несмотря на горе, которое я ей причинил! Она ничего не требовала, страдала молча, и только иногда, в минуты самого горького отчаяния, я видел ее слезы… Никогда себе этого не прощу! Десять лет мучить женщину, которая отдала мне всю жизнь, все свои силы, свою любовь…
Катя всплеснула руками. Она задыхалась от негодования и в то же время казалась ошеломленной. Александра видела, что подруга никак не ожидала такой реакции любовника на случившееся. А Константин Юрьевич продолжал упиваться своим несчастьем. По его лицу текли слезы, они копились в глубоких складках возле крыльев носа и капали с подбородка. Он по-детски засопел и, взяв со столика рюмку, залпом ее опустошил.
– Почему она пошла к тебе, почему? – неожиданно громко воскликнул он, обращаясь, судя по всему, к лепнине на потолке.
– Мне самой хотелось бы знать, – сквозь зубы проговорила Катя. – Откуда у нее ключ? Как она сюда попала? Не в окно же влезла, в самом деле?
– Не смей…
– А, да ладно тебе! – Отмахнувшись, женщина заходила по комнате, пиная завернувшийся угол ковра, истоптанного представителями закона, уже успевшими снять в гостиной отпечатки пальцев. – Твоя несравненная Варвара устраивала по три сцены в день – на завтрак, обед и ужин, тряслась над своей музейной мебелью, фарфором, паркетом, так что ты в собственной квартире уже не мог и чашку чая выпить, пиджак в шкаф повесить, чтобы на тебя не наорали. Скажешь, не так было? Ах, да молчи, молчи уж лучше! – крикнула она, увидев, что любовник собирается разразиться новой тирадой. – Я не спорю, ей туго пришлось, когда ты был еще молодым и не таким известным, когда и с деньгами-то купить ничего было нельзя, а уж без денег, известно, всегда плохо. Детей она тебе родила и вырастила – честь и слава! Да разве я покушаюсь на это? Разве преуменьшаю ее заслуги? Разве я вообще когда-нибудь пыталась отравить ей жизнь? Звонила, рассказывала о нашей связи, оскорбляла, требовала, чтобы она подала на развод? Ты не знаешь, как действуют другие любовницы. Меня для нее как будто не было, я пыталась никому не мешать жить. А если она предпочитала страдать, да во весь голос, публично, жалуясь на тебя всем знакомым, то это ее личный выбор. И если она мучила тебя бесконечными сценами, то только потому, что это доставляло ей удовольствие. Да-да, удовольствие!