Алмон
Шрифт:
– Название вам ничего не скажет, – улыбнулся Георг. – Это вино делают только во Дворце и только для меня.
Слезы ослабили Анаис, почти затопили крошечный уголок надежды, надломили стержни, державшие душу на плаву. Неслышно ступая, подошло Отчаяние и тихонечко присело рядом.
– Вы пронзительно милы, Ластения. Со стороны Аргона весьма неразумно посылать во Дворец столь прелестного лазутчика, такого шпиона я мог бы и вовсе никуда не отпустить. – Неожиданно сказал Патриций. Он уже не улыбался, глядя на девушку. В полумраке кабинета силуэт Ластении казался «облитым»
Алмон, а вернее то, что от него осталось, почти все время спал или бодрствовал, лежа без движения – сложно было разобрать. Ощущая себя невыносимо слабой и жалкой, Анаис зачем-то все разглаживала и разглаживала ладонью измятую ткань платья.
Утро Сатурна щедро лилось в окна дворца, расплескивая солнечные блики по светлому полу Деревянной Столовой – небольшой частной столовой королевской семьи. Сократ восседал напротив королевской четы и ел фруктовый салат.
– Я беспокоюсь о нашей девочке, – нарушила молчание Олавия. – Сколько может длиться этот прием?
– Еще нет повода для волнений, – спокойно, твердо ответил Аргон. – Большие встречи порою затягиваются надолго.
– Лишь бы не случилось продолжения… – пробормотал Сократ, ковыряясь двузубчатой вилкой в тарелке, но, уловив взгляд Аргона, предпочел замолчать, уставившись поверх головы короля. Олавия взяла салфетку и стала складывать ее едва заметно подрагивающими пальцами.
– Что-то салатик никак не идет по назначению, – толстяк со стуком положил вилку на край тарелки.
– Возьми другой.
– И так много ем, худеть пора.
Сократ подпер кулаком щеку и окончательно погрузился в созерцание пространства.
Троим слугам, замершим молчаливыми скульптурами по углам Столовой, оставалось лишь молча переживать, что их любимые короли и их дорогой гость ничего не едят и вряд ли соберутся отведать все приготовленные к завтраку блюда.
Когда напряженная тишина готова была уже разразиться слезами Олавии, двери Деревянной Столовой распахнулись и впустили Ластению.
– Фух-х… – Сократ потянулся к бокалу, желая промочить резко пересохшее горло.
– Наконец-то, девочка, ты вернулась! – воскликнула Олавия, поднимаясь ей навстречу. – Как ты могла так запоздать?
– О, я столько повидала чудесного, что обо всем на свете позабыла! – Возбужденная, раскрасневшаяся Ластения присела рядом с Сократом.
– Что-нибудь узнала? – Толстяку пришлось сделать еще пару глотков и как следует откашляться.
– Да, конечно же! Я узнала всё-всё! Анаис во Дворце! – солнечные глаза Ластении сверкали торжеством. – Во Дворце Анаис и друг ее Алмон! И с ними все в полном порядке!
– Ты сама видела Анаис? – озадачился толстяк.
– Нет, не видела.
– А как же ты тогда это узнала? Тебе кто-то рассказал?
Девушка немного смутилась.
– Патриций. Мне сказал Патриций. Кажется, он с самого начала понимал, зачем я пришла во Дворец, и просто играл со мной.
– Угу, – глубокомысленно заметил Сократ, непроизвольно покрываясь холодным потом при мысли о чудесных играх веселого Владыки. – Ты могла бы дословно повторить все, что он сказал? Для начала опиши, при каких обстоятельствах вы вообще начали общаться?
– Он подошел ко мне на приеме, предложил показать Дворец…
«Точь-в-точь, как Терре… – с тревогой отметил Сократ».
– …потом мы пришли в его кабинет, пили восхитительное белое… нет! – совершенное прозрачное бесцветное вино, и вдруг он сказал, что Анаис и ее преданный друг Алмон находятся во Дворце, чтобы ты не волновался…
– Что? – очнулся толстяк. – Что ты только что сказала? Алмон? Полуволк? Ты ничего не перепутала?
– Нет, имя простое, звучное, я сразу его запомнила. Патриций абсолютно точно сказал: «Алмон», а что в этом удивительного?
– Удивительного? Да ровным счетом ничего, если не считать, что он целиком и полностью погиб в Мертвой Зоне…
Едкое световое марево начинало раздражать глаза до непрерывно текущих слез. Защититься от света нельзя было ничем, – ни ладонями, ни тканью платья. Все мысли и ощущения сосредоточились только на раздраженных глазах, сознание стало притупляться, уходя в слезливую апатию.
– Ленкоранская акация, – произнесла Анаис вслух, собирая воедино готовящееся разлететься осколками сознание и прикрепляя рассудок к звуку собственного голоса. – Ле-ен-н-ко-ран-н-ская а-ка-ци-я.
Она твердила название дерева с пушистыми цветами до тех пор, пока не увидела акацию так ясно, как если бы она росла прямо здесь, в Серой Обители. А дальше вспыхнуло солнце, заспешили по тенистым улочкам беспечные пестро одетые люди и заиграло сверкающими бликами прекраснейшее море на свете.
Ластения красочно рассказывала о Дворце, о гостях, о приеме. Олавия слушала ее с живейшим интересом, иногда задавая вопросы. Аргон с Сократом хранили молчание. Толстяк то и дело отвлекался от ее монолога и, поглядывая на короля с королевой, невольно любовался царственной парой. Смуглое лицо Аргона, покрытое неповторимым загаром, которым одаривает только солнце Сатурна, глаза цвета темного янтаря, осененные черными ресницами, благородные скулы, скульптурной лепки лоб с золотым обручем, перехватывающим прямые черные волосы, безупречная осанка, плавное спокойствие движений – все в нем говорило о силе интеллектуальной и физической. Супруга Аргона, королева Олавия, воистину являлась воплощением красоты, любви и женственности. Казалось, она вобрала в себя все самые лучшие качества, которыми только могла быть наделена женщина для того, чтобы стать королевой не только по титулу. «Глаза отдыхают и радуются, когда смотришь на них, – думал Сократ – Редко какой планете так крупно везет с королями. Значит, заслужил Сатурн, заслужи-и-ил…» Вдруг он заметил, как резко обозначились скулы Аргона и потемнели глаза – это был верный признак гнева. Толстяк очнулся и прислушался к словам Ластении:
– …он – само совершенство! Он так прекрасен! Самый умный, самый красивый мужчина во Вселенной! Мне кажется, что я уже до смерти влюблена в него!..
Когда Сократ догадался, кого принцесса имеет в виду, он так ударил кулаком по столу, что его бокал опрокинулся и растеклось недопитое вино.
– Замолчи! – рявкнул он.
Ластения осеклась на полуслове и вопросительно взглянула на отца. Аргон с каменным лицом смотрел прямо перед собой, и только гуляющие желваки выдавали его внутреннее состояние.