Алракцитовое сердце
Шрифт:
Хотя то, что она проснулась в ясном сознании, все равно радовало.
– Гулять так гулять!
– Эльма вернулась из погреба со шматом сала, припасенным к праздникам.
– Денек сегодня... слов нет.
– Ажно на печи - и то кости ломит, - покивала старуха.
– Что сидишь, как кол проглотил, Деян? Накапай
– Да ничего такого пока вроде... Но ходил тут один по округе. Ты не беспокойся, бабуль, - ответила Эльма, мелко кромсая закуску.
– Было бы о чем.
– Старуха по-кошачьи фыркнула, принюхиваясь к салу.
– Слыхала я о чародеях. Ветерок шальной энти чародеи: сегодня здесь, завтра там. Небось уже и не сыщешь энтого, вашего, ищи ветра в поле. Но коли что надо - так вы Вильму старую спросите, нехай подскажет что. Волковские ее ажно саму ведьмой кликали, да какая из нее ведьма? Но баба ученая, грамотная, поспрошайте, коли надо вам.
– Бабуль, Вильма десять лет как померла, - переглянувшись с Деяном, мягко сказала Эльма.
– Ох, верно. А я и забыла. Упокой Господь ее душу...
Старуха хлебнула настойки, закашлялась.
– Мир праху, добрая баба была, хоть и чудная. Чародея энтого вашего - выкиньте из головы. Коль ушел, так уж не вернется. А то, вишь, ходите смурные, сил нет глядеть.
– Спасибо, бабуль, - Эльма улыбнулась старухе.
– Твои бы слова да Господу в уши.
– Чем Господа поминать, лучше б сами старую послушали.
– Так мы и слушаем.
– Вижу я, как вы слушаете, - проворчала старуха, посасывая сало.
– Уж как умеем: сама говоришь, молодежь - ум цыплячий.
– Эльма со смехом пододвинула ей тарелку.
– Ешь, бабуль, а то вперед тебя все склюем.
– На здоровье, малая: будешь есть вдосталь - глядишь, ума и прибавится. Откуда ж уму взяться, если в теле кости одни?
"Если вот так судить по сложению - Джибанд из всех самый умный.
– Деян, выдохнув, в один глоток ополовинил кружку. Облепиховку он не очень-то жаловал, но погода и все другие обстоятельства и впрямь располагали.
– Эх, бабуль... Хоть что-то хорошее за сегодня. Не так уж и мало!"
Иногда Шалфана Догжон спала целыми днями, иногда без смысла и порядка начинала суетиться, воображая себя "молодой хозяйкой", иногда принималась капризничать или скандалить из-за каких-то несущественных - или вовсе не существующих - мелочей. А временами, принимая Деяна и Эльму за покойных сына и невестку, требовала объяснить, куда подевался внучек Петер; жена Петера тогда забирала дочерей и уходила из дома или запиралась в малой комнате.
Деян переносил эти старческие капризы и расспросы почти спокойно - так же, как когда-то припадки старой знахарки. Но Эльме Шалфана приходилась родной бабкой, и она была привязана к ней не меньше, чем к матери.
Спокойные дни, когда Шалфана пребывала в ясном сознании и добродушном настроении, с весны были наперечет, а часы, когда с ней становилось возможно, как прежде, поболтать за столом, выдавались и того реже. Поэтому сейчас Эльма буквально светлела лицом, глядя на старуху. Даже смеялась искренне, от души, что в минувший с отъезда Петера год случалось редко... Если случалось вообще.
Деян, как ни старался, не смог припомнить, когда слышал ее смех последний раз.
"Прости, Серая. Я не задумывался... не замечал, чего тебе стоит держаться, да еще поддерживать всех нас".
Он перевел взгляд на ее руки, мелькавшие над столом, - шершавые от мозолей, с въевшейся рыжиной у ногтей из-за алракцита. Про эти руки, эти мозоли он думал много, думал едва ли не каждый день, корил себя, что не может помочь, делать больше, чем делает; а настоящая беда тем временем подкрадывалась с другой стороны. Для Эльмы, казалось, не существовало и не могло существовать непосильной ноши, однако впечатление это было обманчиво... Она не боялась никакой работы, никаких тягот, но груз на душе давно уже сделался для нее одной невозможно велик.
– Деян, чего приуныл, а?
– Старуха зыркнула на него из-под седых бровей.
– Деревяшка на погоду ноет?
– Нет. Задумался, бабушка Шалфана.
– Будешь думать за столом - облысеешь до срока. Ешь-ка лучше, пей. Напьешься, так не беда, токмо дом не круши - кому его чинить потом, если ты день-деньской сидишь, да думаешь?
– Не буду. Спасибо, бабушка.
– Деян благодарно улыбнулся старухе.
Вряд ли она многое поняла из того, что слышала, но чуяла висящую в воздухе тревогу и на свой грубоватый лад старалась развеселить их - не только родную внучку, но и его, хотя какое ей, казалось бы, дело до его напастей?
Деян выпил еще; по телу разливалось тепло. Только сейчас он понял, что за день на ветру и в сырости продрог до костей. Устал и проголодался, как волк, - хотя еще недавно о еде не мог и думать. Душащий, сдавливавший все внутри ком напряжения рассосался. Он - здесь и сейчас - чувствовал себя дома...
"Дома?" - Деян по привычке бросил взгляд наверх.
Строились Химжичи и Догжоны когда-то в один год, потому стыки балок и резные рейки-украшения здесь были почти такими же по виду, как в его родном доме; едва заметные отличия поначалу, когда он только переехал к Догжонам, буквально сводили с ума. В бессонные ночи он вглядывался в них до рези в глазах, и в темноте чудилось, как углы дрожат, расплываются тенями, обретают привычный вид...
С той поры минул год. Деян по-прежнему ночами вглядывался в потолок, но узор стыков и трещин больше не тревожил, не казался неправильным. Был другим - но и только.
"И я не чужой здесь.
– Он обвел взглядом комнату.
– Пусть Петер потом вышвырнет меня за шкирку; но сейчас - здесь мой дом, моя семья. И даже десяти чародеям этого не изменить".
– Я привыкла, что ты молчишь и хмуришься. Молчать и улыбаться - это что-то новое.
– Эльма, подливая ему облепиховки, взглянула с подозрением.