Алракцитовое сердце
Шрифт:
– Эл, но это же!..
– Молчи!
– Эльма ладонью зажала ему рот.
– Тише, Деян, Господа ради... Взгляни сам. С ним... Теперь понимаешь?
Она убрала ладонь: в этом больше не было нужды. Понимать Деян по-прежнему ничего не понимал, но происходило что-то... ненормальное. Чего не могло, не должно было происходить. Он ущипнул себя за руку, надеясь проснуться, но ничего не изменилось.
Во втором по счету доме напротив - в его родном доме!
– горел свет: крики и брань, что его разбудили, доносились оттуда. Но не только: казалось, везде, со всех сторон за окном кто-то выл и плакал, кричал, ругался.
– Кажется, они все дезертиры. Кен навел их сюда, и сам он... вместе с ними, - прошептала Эльма.
Кенек Пабал - он держал лампу, потому его высокая стройная фигура в изодранном мундире была хорошо различима среди других, - стоял спиной к калитке Догжонов, опираясь на ружье, и препирался с кем-то. Рядом с Кенеком стояла пара таких же заросших и оборванных мужиков.
– Как ты только мог, болван пустоголовый, подлец!
Деян узнал голос кровельщика Матака Пабала, отца Кенека.
– Да будет тебе. Им же лучше, не то так бы и померли девицами, - сиплым баском отвечал Кенек.
– Дурного не будет, если не станете противиться.
– Негодяй, подонок!
– Не груби, отец. Мы не те проходимцы, что тебе, старику, днем бока намяли. Но кто станет брыкаться - тот сам виноват... Сидите смирно, и дурного не будет, - снова повторил он, как по заученному.
– Ребята обещали. Сам гляди: даже халупу взяли на постой ту, какая хозяевам больше без надобности.
– Кончились их надобности, - хмыкнул один из мужиков: голова у него была перевязана белой тряпкой. Оружия, с виду, не было.
– И ваши вскорь кончатся: за нами бергичевцы придут. Скоренько придут. Они такое с людьми творят, о чем тебе, дед, лучше не знать: спать не сможешь. Тебе б не на нас пасть разевать, а скарб собирать и топать отсель, столько топать, насколько силушки в ногах хватит.
– Ты пока иди домой, бать. Я попозже зайду: у меня тут дело еще, - сказал Кенек, в этот миг обманчиво похожий на себя-прежнего. Теми же словами он, случалось, отговаривался от отца, когда тот кликал его из лесу.
– Да-да, топай, дед, - снова встрял мужик с перевязанной головой.
– А то сержантова жена состариться успеет, пока мы тут с тобой.
– Мы уж устали гадать, так ли она хороша, как он баял, - вклинился второй. Из одежды на нем были только драные штаны и куртка на голое тело, а к дулу ружья прикреплен длинный штык.
– И эта, вторая, как бишь ее там...
– Вторая - моя. Забыл уговор?
– прорычал Кенек.
– Помним, помним, Кен.
– Мужчина с перевязанной головой примирительно поднял руку.
– Но ты не томи, не задерживай.
Когда внучку Киана вталкивали во вскрытый дом Химжичей, дверь широко распахнулась, и крик стал громче - всего на миг, но достаточно, чтобы можно было узнать голос младшей сестры Солши, Талимы Свирки.
– Как же... Они ведь собирались прятаться... Деян, что ты делаешь?!
– окликнула Эльма, забыв о своем - увы, бесполезном - наказе говорить тише.
Деян, взяв старый тяжелый молоток, встал в темноте у входной двери и отодвинул щеколду. Видел и слышал он уже достаточно.
– Как? Проще простого, Серая: Солша, наивная душа, сама же им и открыла. Небось, еще выпить с порога предложила.
– У Деяна вырвался нездоровый смешок. Собственный голос слышался, как чужой.
– И когда только твой брат успел получить сержантский значок?
– Брат?!
– Ты не поняла? Они только что говорили о тебе и Малухе, - напряженным шепотом перебил Деян.
– Но, похоже, с ней их опередили, храни ее Господь. И детей.
– Господь всемогущий...
– Будем надеяться, они успели в суматохе убежать и схоронились в лесу. И ты давай, задворками. Милостью Господней получится. Остальные тебя искать в темноте поленятся, а этому выродку я... Он никого больше не побеспокоит, - Деян поудобнее перехватил молоток, сделал на пробу пару замахов. Колени дрожали, накатила привычная дурнота. Но в груди все клокотало от ярости, и Деян надеялся, что в нужный момент - "пожалуйста, Господь всемогущий, всего одно мгновение, прошу, Господи, первый и последний раз!" - руки не подведут.
И Кенек Пабал - старый друг, гордый и заносчивый красавчик Кен - не войдет внутрь, а останется на пороге с проломленным черепом.
Но Эльма только покачала головой:
– Невозможно, Деян.
– Беги, сейчас же!
– Он повысил голос.
– Ты не понимаешь, Кен вернулся за тобой. Или...
Рука, сжимавшая молоток, вдруг разом ослабла.
– Если ты сама хочешь уйти с ним, Эл, скажи, - я не буду мешать, - тихо закончил Деян.
– Но не думаю, чтобы Кен смог защитить тебя от своих новых друзей.
– Я, уйти с ним?!
– изумилась Эльма.
– Еще чего!
– Тогда беги, прошу. Пожалуйста, Эл! Препираться нет времени.
– Нет.
– Серая, уходи!
– Нет!
– Она отошла от окна и загромыхала чем-то в глубине комнаты.
Ступени высокого крыльца сыро заскрипели под шагами незваных гостей. Время вышло.
От громкого стука дверь чуть приоткрылась.
– Не заперто?
– пробормотал Кенек Пабал и выше поднял лампу, ступая в темный дом.
– Эльма! Ты здесь?
Деян размахнулся, целя молотком ему в темя.
В свете лампы было смутно видно его лицо, еловые иголки, запутавшиеся в светлой клочковатой бороде. Глубокий шрам на переносице - от осколка Сердце-Горы. Похожий на змею ожог над бровью - от костра на Солнцестояние. Глубоко посаженные карие глаза, чуть округлые, будто в каждый следующий миг он готов рассмеяться в удивлении... Повзрослев, Кенек стал задирать нос, со старыми приятелями едва раскланивался, если случалось столкнуться на улице, однако Деян не слишком винил его за это: у того всегда был непростой нрав, и уязвленная невзаимным чувством к Эльме гордость не сделала его мягче. Неудач он никому не прощал - ни другим, ни себе; малым не довольствовался, слабость презирал. Но в злополучный день, когда Сердце-Гора оставила Деяна Химжича без ноги и будущего, Кенек вместе братом, Бармом, тащил покалеченного приятеля к халупе сумасшедшей Вильмы, пыхтя от натуги - и при этом беспрестанно болтая, подгоняя перепуганного брата, отвлекая и подбадривая скулящего от боли Деяна.