Альтаир (с илл.)
Шрифт:
Если б у инженера не было абсолютной умеренности в науке и намечалась хоть маленькая склонность к мистицизму, то впечатление от увиденного на экране было бы ошеломляющим. Сам Гофман — на что уж мастак по части чертовщины посовестился бы придумать столь невероятную обстановку для встреч своих героев.
Пичуев видел тачным инженерским глазом весьма совершенную телевизионную технику. Несмотря на слабое освещение кабачка, телекамеры работали великолепно.
С предельной ясностью видно было все: низкие своды подземного склепа, черные стены с белым орнаментом. Стоят гробы с кистями. На них
Положив ноги в тяжелых башмаках на стол, то есть на крышку гроба с никелированными стойками по углам, гости пили вино из пластмассовых черепов. Рядом, закатывая глаза, визгливо хохотала тощая девица, похожая на ящерицу.
Все места были заняты. Официанты, одетые факельщиками из бюро похоронных процессий, разносили черепа с напитками. Орган вначале играл погребальную музыку, но вдруг загремел джаз. Задергались танцоры, будто нервный тик сводил им руки и ноги.
«Зрелище явно клиническое», — подумал Пичуев и вспомнил, что этот, с позволения сказать, танец он случайно увидел в московской квартире, где собралась артистическая молодежь (в основном студенты). Откуда они собезьянили эту идиотскую новинку, Пичуев до сих пор не мог понять.
Возможно, только сейчас инженер подумал, что малая дальность телевидения имеет и свои хорошие стороны. Чумной яд подобной культуры, медленно отравляющий подневольный народ в некоторых странах Европы, мог бы проникнуть и к нам, если бы врагам удалось использовать такое мощное средство пропаганды, как телевидение. Правда, советский народ не очень-то восприимчив. Мы смотрели и американские детективы и слезливо-банальную чепуху трофейных немецких фильмов. «Но у нас есть дети, — вспомнил Вячеслав Акимович, глядя на экран. Разве можно допустить, чтобы видели они картины, демонстрирующие систему американского воспитания убийц? Разве кто-нибудь из нас навсегда не откажется от телевизора, если заметит, что любознательный сынок интересуется загробным миром в кабаке?»
— Леди и джентльмены! — перекрывая шум голосов, закричал шарообразный человек во фраке. — Вы сможете испытать настоящий ужас всего лишь за десять долларов! Леденящее дыхание смерти стоит только десять долларов! Смотрите оригинальный аттракцион «Заживо погребенный».
Поднялись сразу три офицера-летчика и с ними девица-ящерица, но выяснилось, что вместе нельзя. Ужас продается каждому в отдельности.
— Где он? Показывайте! — Девица протиснулась вперед и взяла под руку толстяка, торгующего «леденящим дыханием».
— Пардон, мадмуазель, — предупредил он. — Женщинам запрещено категорически.
Первым решил испытать удовольствие живого погребения молодой летчик с распухшим от пьянства лицом. Друзья начали с ним прощаться, чокаясь наполненными вином черепами, хозяин аттракциона фотографировал летчиков, обещал через пять минут выдать карточки, а потом, положив в карман десять долларов, проинструктировал потребителя ужасов. Оказывается, он должен просидеть в комнате, куда его отведут, ровно двадцать минут. До истечения срока его просто не выпустят.
Диктор, который объявлял эту веселую передачу, рассказал уважаемым зрителям, что сейчас будет включена замаскированная телекамера, находящаяся в том месте, куда отвели
Камера включена. Видна внутренность тесного склепа. Прямо — открытый гроб. Колеблющееся пламя свечей освещает мертвое лицо.
Полупьяного янки вталкивают в склеп. За ним гремят засовы. Аттракцион начинается. Офицер расстегивает воротничок и тупо оглядывается. Соседство с мертвецом ему не очень нравится, хотя за это и заплачено десять долларов. Пошатываясь, он подходит к гробу. За эти, что ли, ужасы доллары берут? На лице его появляется презрительная усмешка.
Но вдруг глаза выкатываются из орбит, делаются стеклянными, отчаянный хрип застревает в горле.
Он получил все, что хотел, даже с избыткам. Хозяин аттракциона был по-своему честен. Богатый клиент в погоне за острыми ощущениями увидел себя в гробу. Да, именно так. Лицо фосфоресцировало, страшное, застывшее в надменной улыбке. Нет, это не отражение в зеркале, это он сам — окоченевший труп.
Достаточно? Нет! За те же деньги он испытывает новое удовольствие. По мертвому лицу ползут черви… С диким воплем бросается он к железной двери, стучит кулаками, ревет от страха. Но честный предприниматель знает, что получил за каждую минуту по пятьдесят центов, поэтому выполняет свои обязательства до конца. Стучи не стучи — дверь заперта.
Пичуев выключил телевизор. Долгое молчание. Наконец Бабкин пробормотал:
— Наглядная картинка!
Он раньше плохо представлял себе, что такое «оскудение духовной культуры», «маразм» и «разложение буржуазного общества» — термины, часто встречающиеся в газетах, — а теперь все это увидел воочию, причем и я буквальном и переносном смысле. «Чего стоит только этот герой! — думал Тимофей, все еще не отрывая глаз от темного экрана. — Увидел свой скорый конец. Это тебе не бомбы бросать». Бабкин почему-то считал, что летчик из кинохроники и искатель ужасов в кабачке одно и то же лицо, а потому испытывал некоторое удовлетворение. Пусть там, на Западе, посмотрят, сколь крепки нервы у претендентов на мировое господство, — умнее будут.
Борис Захарович брезгливо морщился, словно муху проглотил, потом оказал, обращаясь к Пичуеву:
— Если вы и дальше так будете испытывать аппараты, принимая бред несусветный, то я, вроде старика де Фореста, пожалею, что помогал вам. Бабкин, открой окна. Закупорились. Дышать нечем.
Тимофей распахнул окна настежь. Вячеслав Акимович глубоко вдохнул ночную свежесть и мысленно согласился с Дерябиным: такие испытания надолго отобьют охоту к дальновидению. Надо попробовать принять другую программу. Взглянув на часы, он спросил у Нади:
— Вы точно помните, что пропавший передатчик… как его?.. «Альтаир» работает в начале каждого часа?
— Точно.
Вячеславу Акимовичу потребовалось срочно узнать: какая волна, число строк, где это записано? Надя его успокоила и сказала, что все записано, но тетрадь в машине.
— Принесите ее быстренько.
Однако Надя не трогалась с места, опасливо поглядывая на темные окна. Ей было неудобно сознаться, что после этой отвратительной передачи страшно выйти в ночную темень одной. Наконец решилась на другое.