Алтайские сказки
Шрифт:
К костру деда Коголдей-мергена и баб>тпки Ялакай-алтын приходили охотники, пастухи, молодые колхозники…
Здесь, у этого костра, нам посчастливилось услышать знаменитого на Алтае слепого певца старика Улагашева, известного сказителя Сабашкина, слепую девушку-сказочницу Казак Какпоеву, молодого колхозника-весельчака и замечательного рассказчика Кыргызакова…
и вот однажды заседлали мы двух лошадей, каждой повесили на шею литой медный колоколец-ботало, чтобы слышно было, где ходят, когда пустим их на ночь пастись. Захватили с собой дорожные охотничьи мешки — арчимаки, взяли винтовку, одну на двоих, и выехали
На кедрах уже как свинцом налились, потяжелели большие, с кулак, синпе шишки. Тонкая, будто вырезанная из бумаги, хвоя лиственниц пожелтела.
Кучияк сказал:
— Богатырь, нам с вами ещё неведомый, пил из золотой чойчойки золотистое вино и, захмелев, расплескал его по всему Алтаю…
И правда, той осенью Алтай стоял весь золотой, только кедры остались синими.
Семь дней мы верхом пробирались по горной лесной тропе, по краю обрыва ехали, частые ручьи переходили. Мелкими, каменистыми бродами шли. На восьмой день у опушки чёрного леса, на берегу быстрой реки, под мохнатыми, пожелтевшими лиственницами спешились. Стреножили коней, а сами поспешили к шалашу. Подошли, а там нет никого. Ни деда, ни бабушки, ни синей коровы. Кабаргожьи следы вели к трём покосившимся шестам, обратного следа мы не нашли. Зола белела на месте костра, покрытый ржавчиной топор лежал рядом с красным, упавшим на землю стволом высохшей лиственницы.
Этим топором Кучияк стесал кусок коры с жерди под навесом и карандашом написал по-алтайски:
Оседлав копей, два охотника в путь тронулись, Полные суыы сказок они добыли. С намеченного пути сбились, В этот шалаш забрели, здесь отдыхали.
До свидания, неизвестный охотник! Пусть шалаш ваш никогда не разрушится. Пусть арчимаки ваши будут добычей полны, Пусть трубка ваша всегда дымится.
…Уже давно нет в живых алтайского поэта Павла Кучияка Нет всеми на Алтае иочитаемого старика Улагашева. Не возьмёт в руки топшуур, с двумя струналш из конского волоса, прославленный Сабашкин. Не услышим мы Казак Какпоеву, не приложит она к губам маленький, изогнутый наподобие подковы комыс, не сыграет на нём песню летящих в небе серых гусей. Не придёт к лесному костру колхозник Кыргызаков, чтобы самому посмеяться и нас посмешить озорными шутками-прибаутками…
Но сказки живут! Их сбереглп, передавая друг другу из уст в уста, не знавшие грамоты пастухи и охотники.
Много лет назад мы с поэтом Павлом Кучияком записали до того никем ещё не записанные устные предания алтайцев. А теперь, дорогие друзья, хочу вам рассказать их, чтобы и вы тоже этим сказкам порадовались и полюбили алтайский край и людей Алтая.
ДИ.Т.КЕЛЬ*
В старину, в далёкую старину, все птицы жми на юге, и весной на Алтае пели только горные ручьи и реки.
Однажды эту весеннюю песню воды принёс в тёплые края северный ветер. Всполошились птицы:
— Кто так славно поёт, кто звенит, ни днём ни ночью не умолкая? Какая радость случилась, какое счастье пришло на Алтай?
Однако лететь в неведомую землю было страшно.
Напрасно уговаривал беркут скворцов и трясогузок, дроздов и кукушек. Отказались пуститься на север мудрые совы, неж-
ные зяблики, серые гуси, свирепый ястреб. Даже благородный сокол собраться в дорогу не решился.
Лишь синичка отважилась. Взмахнула крыльями и полетела.
— Слушай,— крикнул ей вдогонку
— Цици-вю, цици-вю, цици-вю! — засвистала синица.— Вернусь-вернусь-вернусь! Цици-фюить!
Летела синичка над морями и долинами, над лесами и реками. Сначала спешила-торопилась, часто-часто перебирала крыльями, потом всё медленнее, медленнее… Шивот у неё озяб, крылья ослабели… И когда уж совсем обессилела, увидала холмистые алтайские горы. В лучах восходящего солнна Алтай стоял весь розовый. Сверкали, будто огнём охваченные, холмы и долины.
— О, какой большой костёр! — сказала синичка.— Уж лучше сгореть, чем замёрзнуть…
Сложила она крылья и упала. Но не в огонь, а на снег.
Снега синица не знала, испугалась: «Умру я сейчас…» Голову склонила и увидала на белом снегу ягодку-рябинку прошлогоднюю. А рядом на пеньке, в трещине, спала личинка, завёрнутая в сто паутинок.
Клюнула синица разок, клюнула другой, и сердце у неё взыграло, живот согрелся, голова лёгкая стала!
С каждым днём залетала она в лес всё дальше, еды гаходила всё больше. Хорошо, оказывается, жить здесь, на Алтае.
И слово своё «вернусь-вернусь-вернусь» синица забыла.
Забыла, для чего сюда летела, кто послал её в этот обильный край; где родилась, и то уже не помнит.
Но вот однажды зашатались деревья от ветра, почернело небо от птичьих крыльев. Это прилетело птичье войско.
Впереди всех грозный беркут.
Опомнилась синица, испугалась. А беркут уже кружит над ней:
— Хорошо ли живёшь, синица?
Молчит она, даже хвостик не трепещет.
— Почему к нам не вернулась? — спрашивает беркут,— Почему всех птиц в этот богатый край не позвала?
Голову синичка опустила, слова сказать не может, оправ-даться не смеет.
Тихо-тихо стало в лесу, и синичка услышала теньканье первой весенней капели. Встрепенулась синичка, запела, откуда голос такой звонкий взялся:
— Дил-кель!.. Дил-кель!.. Весна, приди! Весна, приди! Кланяюсь вам до земли, великий беркут! Посмотрите, в зтом краю лёд в семь рядов лежит, снег из семидесяти семи туч падает. Я одна тут с зимой спорю, весну зову: «Дил-ке-чь!.. Дил-кель!.. Весна, приди! Весна, приди!» Это по моей просьбе тёплый ветер подул, белый снег потемнел. Сама за вами лететь собиралась, да недосуг, весеннюю песню оборвать нельзя. «Дил-кель!.. Дил-кель!.. Весна, приди, приди!» Цици-вю, цици-вю! Цок-цок-цок! Цици-фюить! Слушайте, слушайте, великий беркут, смотрите, смотрите! Дил-кель!.. Дил-кель!..— звенела синица.— Весна, нриди!
И там, где слышалась эта песенка, снег таял, просыпались ручьи и реки, лопались на деревьях тугие почки.
— Ладно,— засмеялся беркут,— на этот раз прощаю тебя, лёгкая головушка. Через год видно будет, правду ли ты говоришь.
Вот с тех пор, чтобы обман не раскрылся, синица раньше всех в лесу запевает весеннюю песнь, а за ней начинают петь и другие птицы.
МАЛЫШ РЫСТУ*
Далеко-далеко, там, где небо с землёй сливается, на подоле синей горы, на берегу молочного озера, жил мальчик. Ростом он был с козлёнка. Из двух беличьих шкурок мальчик сшил себе шапку, из козьего меха — мягкие сапожкп. Лицо у него было как луна круглое, и никогда он не плакал.