Альтеpнатива веpшины Ключ

Визбор Юрий Иосифович

Давайте представим себе Садыкова утром, на высоте семнадцатого этажа. Желтая каска, зеленая, уже мягкая от стирок и дождей роба. С ним еще двое ребят, принимают панели, варят. Жарко. Конец мая, а уже зной. Однако пока еще не залезла в зенит раскаленная сковородка солнца и дымка жары пока тонким туманом лежит на горизонте, прекрасно виден спускающийся с предгорий зелеными шашечками кварталов город, по которому поливальные машины ездят, казн жуки с белыми усами. Видны и горы, чеканные, ясные, со светло-синими снегами на вершинах. Володя хоть и редко, но поглядывал в их сторону, привычно узнавая знакомые вершины, пройденные стены и гребни. Когда сидишь в этих горах и вечером на поднимающемся ледяном ветру смотришь на красные и золотые угли огней города, широчайшим блином лежащие прямо под твоими уже окоченевшими ногами, и знаешь, что там сейчас расхаживают молодые люди в белых

рубашках с закатанными рукавами, а возле фонтанов, освещенных синей рекламой Аэрофлота, сидят в полосатых платьях милые, теплые девушки, то возникает совершенно естественная мысль о полной глупости твоего любимого занятия. С какой стати сидеть здесь, на мертвенно голубеющих к вечеру снегах, опасно и круто уходящих вниз, в черную преисподнюю ущелья, когда картины жизни, ее переливчатые разноцветные стекляшки побрякивают и поблескивают в совершенно других местах? Однако вот что интересно: какая-то важная, если не самая важная, часть жизни происходит именно в тебе самом, ты носишь в себе спектакль своей жизни, и там, где ты появляешься, разыгрываются ее вольнотекущие картины. На сцену к тебе выходят с различными репликами на устах разнообразнейшие персонажи, а часто это бывают луг, стог, ветка, облако, девичья стройность тянь-шаньской ели, каменные пальцы, торчащие из снегового гребня и царапающие тонкую струну оранжевого утреннего луча. И все это происходит в тебе ясно, мощно, не менее мощно, чем все внешние передвижения. Ты входишь в личные отношения с Природой, вступаешь с н."..й в связь и потом всю оставшуюся жизнь барахтаешься в этой совершенно безответной любви, пытаясь то подпрыгнуть, то докричаться до предмета обожания. "И равнодушная природа..." Покидаешь красноватые угли и звезды города, со старческим кряхтением влезаешь на четвереньках в палатку, где уже сердито гудит прокопченный примус "Фебус". Но сидящих в палатке, вернее, полулежащих интересуют не земные звезды, а самые обыкновенные -звездные звезды. Как там? Затягивает. Облака или кисея? Кисея. Это фен, змей проклятый! Завтра, моряки, нам часика в четыре вскочить надо и, пока еще по морозцу снег держать будет, пробежать это снежное ребро на кошках с ледовыми крючьями в руках... Ну и так далее. Знаем мы эти диалоги. Знаем эту дьявольщину, мучались сами - вниз хочется, все бы отдал, чтобы у ручейка к травке щекой прижаться. А вниз сбежал, помылся, у ручейка полежал на ветерке райском, а глаз уж сам вверх смотрит - вон то ребро видишь? Да нет, это мы прошли в позапрошлом году. Вон, правее контрфорса снежного, не ярко выраженное, с выходом на ледовую шапку? Узрел? Ну, как оно тебе? У меня на него глаз горит лет пять... И так далее. Знаем.

...Уже дело шло к обеду, когда наверх к Садыкову поднялись двое: лично сам Табачников и с ним неизвестный пожилой мужчина, тоже в галстуке. Оба, непривычные к подъему без лифта, стояли с одышкой. Садыковские парни при начальстве слегка напряглись и стали неестественно громкими голосами подавать команды и кричать на Машу-крановщицу, которая тоже при виде начальства несколько завесила в воздухе очередную панель. Табачников вместо обыкновенного своего фальшиво-приподнятого: "Как дела, братцы? Вижу, что идут!" - вместо этого слабым жестом показал гостю на Садыкова, сказав при этом только одно слово: "Вот".

– Здравствуйте, - сказал Володе человек.
– Я Воронков Вячеслав Иванович.

Очевидно, этот человек привык, что его фамилия производила некий эффект. Но Володя не знал никакого Воронкова и просто представился: "Садыков", на всякий случай добавив: "Бригадир".

– Помоги товарищу Воронкову, Володя, если сможешь, - сказал Табачников.
– Я тебя отпущу.

– Куда отпущу?!
– закричали на Табачникова напарники Володи.
– А мы что здесь?

– Сами, сами покомандуете, - сказал Табачников и вежливо отошел.

– Что стряслось?
– спросил Володя.

Вместо ответа Воронков отвел Володю в сторону.

– Вы альпинист?
– спросил он.

– Альпинист.

– Хороший?

– Чемпион республики. Трижды. А в чем дело?

Воронков не без некоторого колебания сказал:

– Я вам заплачу. Надо дверь открыть. Дверь в квартиру.

– Захлопнулась, что ли?

– Возможно, - ответил Воронков.

– Вызовите слесаря.

– Он будет ломать. Очень дверь хорошая, жалко. И очень хорошие замки. Я из Финляндии привез.

– И что вы хотите?

– Нужно, чтобы вы проникли в квартиру через окно. Я живу на последнем этаже. Окно открыто.

Тут Воронков как-то замялся...

– В общем, - продолжал он, - нужно действовать решительно. И быстро. Не обращая,

как говорится, ни на что. Я буду в это время стоять уже за дверью. Быстро направляйтесь к двери и открывайте ее!

Воронков тут энергично повел плечом, как-то дернулся, словно желая показать, как следует "быстро направиться к двери". Володю удивила такая инструкция. Впрочем, он предположил, что товарищ Воронков просто опасается, что, проникнув в квартиру и задержавшись в ней на какое-то время, товарищ Садыков может мимоходом что-нибудь стибрить. Или слямзить. Или умыть. А что? быстро, на ходу. Взял и пошел... Володя печально усмехнулся.

– Я понимаю, насколько это сложно, - сказал Воронков.
– Вы будете рисковать жизнью...

– Я не картежник, - ответил Володя.
– Я никогда не рискую. Тем более жизнью.

Саша Цыплаков сидел за столом президиума в конференц-зале., На сцене висели большие картонные планшеты с нарисованными на них домами и планами района. Молодой архитектор защищал диплом. В открытые окна влетал еще не сухой, но уже знойный воздух начинающегося лета.

– ...мы ставили своей задачей, - говорил молодой архитектор, - органически вписать микрорайон в весьма сложный рельеф нескольких холмов. Ручей, образовавший небольшую долину, стал естественным стержнем, вокруг которого...

В президиум вошла секретарша, пробралась между кресел и что-то прошептала на ухо Саше. Саша, в свою очередь, что-то сказал председателю, тот кивнул, и Саша, стараясь не шуметь, тихонько вышел из зала. В коридоре на стульчике стоял телефон и возле него лежала трубка.

– Привет, - сказал Саша, - привет, Капитан. А что за пожар? Я на защите сижу... А снаряжение где?.. Да я ж тебе говорю, сижу на защите при галстуке... Ладно, я подъеду. Какой адрес?

Лида Афанасьева спешила: торопливо просматривала коробки с ампулами, некоторые из них откладывала в большую сумку. В окно медпункта было видно, как механики спешно сдирали чехлы с винтов вертолета Ми-2 с красным крестом на борту. Звонил телефон, но Лида трубку не снимала. В медпункт вошел пилот, "дав своему лицу такое выражение", которое следовало понимать в том смысле, что все задержки в мире происходят из-за баб. Вместе с тем более внимательный наблюдатель мог бы отметить, что был вошедший пилот не так уж молод "из себя", как это могло показаться с первого взгляда. Разве что молодыми были его глаза, как два светлых озера, лежавших среди морщинистых базальтов его лица. По той позиции, которую он занял, прислонясь медвежьим плечом к косяку двери, можно было предположить, что ждать он намеревался долго и терпеливо, а кроме того, можно было увидеть, что ему приятно смотреть на Лиду. Лида, сидя на корточках перед распахнутым шкафом с лекарствами, кого-то яростно шепотом ругала, пытаясь в этой горе ампул, баночек, коробочек, упаковочек извлекать нечто ей необходимое.

– Лид, - наконец не выдержал пилот.

– Да куда-то адреналин пропал!
– в сердцах сказала она. Пилот стоял над душой. Телефон все звонил.

– А без адреналина нельзя?

– Нельзя!
– сказала Лида.

Телефон все звонил. Пилот взял трубку.

– Нет ее!
– сказал он.
– Она в санрейсе. Когда вернется? К вечеру.

– Слава богу, вот он!
– воскликнула Лида, найдя нужную коробку.
– Кто звонил?

– Мужик, - сказал пилот, и в этом слове прозвучала некоторая печаль.

Они выбежали из медпункта. Второй пилот уже запускал двигатель.

Старший лейтенант Руслан Алимжанов сидел в патрульной машине и оформлял протокол нарушения. Нарушитель - блондинка средних лет, печально смотрела, как Руслан заполняет бланк.

– Вот смотрю я на вас, - сказала блондинка, - и думаю: ну неужели в наш век рыцари перевелись? Я все-таки женщина.

– Для меня вы - водитель, - сказал Руслан, не поднимая глаз от протокола.
– Очень грубое нарушение, Нина Филимоновна.

– Я артистка. Неужели вы меня не узнаете?

– Я сам, Нина Филимоновна, народный артист у себя на перекрестке, - флегматично отвечал Руслан.

Глядя на Руслана, сидевшего в патрульной машине марки "ВАЗ-2101", можно было сильно усомниться в рекламе этой автомашины, гласившей: "Наша модель просторней изнутри, чем снаружи". Руслан своей могучей фигурой занимал, казалось, весь внутренний объем малолитражки. Когда он брался за руль, половина баранки скрывалась под его лапой. У Руслана был один знакомый кинорежиссер, из задержанных в пьяном виде за рулем, который часто говорил: "Когда я начну снимать "Манас", я тебя приглашу на главную роль. Будешь играть этого богатыря. Из ГАИ придется уйти на время съемок - года на два... И не отказывайся! Слушать не хочу твои отказы!"