Альтернативная история всего

Перемолотов Владимир Васильевич

Тут бы и повеселиться, но внезапно заорал папаша.

— Бочонок! Он унес бочонок!

Сам он был занят — стучал одного разбойника о другого, третий бабочкой порхал рядом, пытаясь найти промежуток между телами, чтоб сунуть туда катану. Ирокезов младший бросил старого самурая. Тот покатился в сторону, но тут же кошкой поднялся.

Блестя железным шлемом, пропавший в траве разбойник, ухватив бочонок подмышку, бежал вверх по склону.

В одно мгновение на суровом самурайском лице промелькнуло радость,

а потом удивление, и, наконец, понимание, что что-то идет не так. Го сообразил, что Тю-Мень бежит совсем не в ту сторону, где их ждала повозка.

Тю-Мень или сошел с ума или оказался предателем…

Ирокезов младший выверенным движением перехватил самурайское горло, но тот даже не дернулся. Мысли его в это мгновение были заняты совсем другим. Горе самурая было таким внезапным, что он не сдержался и заорал:

— Куда ты бежишь, о побочный сын гиены? Неужели ты задумал нехорошее?

В голосе самурая слышался такой надрыв, что Ирокезов младший понял, что запахло высокой трагедией, и отпустил горло самурая, дав тому возможность кричать в полный голос.

— О Магрибский шакал! Чтоб ты споткнулся на своем скверном пути и вывихнул колено! Чтоб ты заблудился в тумане и вышел к пещере людоеда!

Упоминание Магриба со всей очевидностью показало Ирокезову старшему, что он больше не находится в центре событий, и что он, центр событий, переместился куда-то в другое место. Поэтому он стукнул разбойников друг о друга и бросил, что получилось в третьего, того, что не расставался с катаной…

— Убейте его, Ирокезовы, богом прошу!!! — завыл в тоске старый самурай. — Он нам все испортит! Он отнесет бочонок в Магриб!

Проклятый предатель услышал вопль самурая и на всякий случай нахлобучил поглубже шлем и прибавил прыти.

Наивный! Таким незамысловатым образом он хотел избежать неприятностей!

Ирокезов младший нагнулся и в мгновение ока в его руке оказался камень. Отец, успевавший все видеть и обо всем думать, крикнул:

— Порох!

Но было поздно!

Кусок кремня уже вырвался из кулака Ирокезова младшего и буравил воздух, приближаясь к разбойнику. В одно мгновение камень догнал беглеца и ударил его по шлему. Кремень, возомнивший себя птицей, скользнул по касательной, едва чиркнул по стали, но и этого оказалось достаточно.

Маленькая искра, родственница могучей молнии, соскочила со стального шлема разбойника…

Не произошло бы ничего страшного, если б она упала на землю, подобно своей старшей небесной сестре, или на дерево, цветок или камень, но она упала на бочонок…

Земля содрогнулась от грохота и священная гора, словно не вынеся людского вероломства, разверзлась под ногами разбойника…

Так была разрушена Фудзи, которую после этого стали называть в народе Фудзи- Яма…

Глава 2

Двадцатая история.

Солнце вставало какое-то пасмурное, занавешенное тучами, как кисель пенками. Его свет скупо, словно кому-то там наверху жалко было солнечных лучей, чтоб выжечь сырость из воздуха, касался влажной земли и не грел её, а только освещал промытую холодным дождем траву и сырые серые стволы. Несколько сосен выступали из тумана и дрожащими каплями света на иголках обозначали конец земли в этом месте. Твердь тут заканчивалась, и начиналось болото…

Стоя на берегу, Ирокезов старший тоскливо смотрел вслед утиной стае. Птицы с гоготом неслись над трясиной, пропадая в плотном тумане, что скрывал противоположный берег. Близился конец лета. Пернатые собирались большими стаями и улетали на юг, к теплу. Им на смену спешили заморозки.

— Вроде холода скоро? — спросил Ирокезов младший у тоскующего по ушедшему лету отца.

— Да сынок, — уныло, голосом полным осенней тоски, ответил Ирокезов старший. — Сначала, конечно дожди…

— Дожди — вода, льющаяся из мест, где её быть не должно, — пояснил ручной попугай Гдыня.

— Нам, пожалуй, тоже кочевать время?

Попугай засмеялся голосом местного богатыря, к которому Ирокезовы ходили бороться, чтобы не потерять форму, а также пить пиво и вспорхнул на берёзу к знакомым воробьям.

— Кочевать — у подруг ночевать, — проорал Гдыня, под одобрительное чириканье. Разноцветный пришелец пришелся по вкусу местным воробьям и те охотно приняли его в стаю.

— Кыш, гаденыш, — голосом слабым, но с оттенком одобрения, прикрикнул на него Ирокезов старший, а младшенький швырнул головешку. Попугай не обиделся — привык… Он слетел с дерева.

— Курс Амстердам! — скомандовал он воробьям, и, обращаясь к людям, добавил: «Берлин подо мною, один в вышине…»

В ответ на наглую попугайскую выходку, Ирокезовы только погрозили кулаками своему любимцу.

Покувыркавшись в воздухе, птица села на плечо Ирокезову младшему:

— Дай пожрать, гадёнышу!

Попугай ласково потёрся хохолком о щёку сынка. Тот отломил ему кусок хлебного мякиша и сунул в клюв.

— Права птица, права! — удовлетворённо оказал сын отцу. — Пора в Амстердам кочевать.

Ирокезов младший вспомнил добрую Амстердамскую баню, и по его телу забегали приятные мурашки.

— Кочевать, дело не хитрое, — Ирокезов старший взглянул на небо, затянутое серыми тучами — Двигатель-то как?

— А что ему сделается? Работает, небось.

Двигатель они законсервировали, как только прилетели. Его, а также мешок пороху, Ирокезов лично затолкал в громадную муравьиную кучу.

— Ты погляди, может его муравьи засидели?

— Фу, папа, — оказал Ирокезов младший, — вечно ты с пошлостями.