Альтернативная история
Шрифт:
Ожив в первый раз в Иудее, я вскоре понял, в чем состоит моя миссия.
Я вошел в Иерусалим и, не потрудившись отыскать других христиан, начал просить подаяния и проповедовать благую весть о Христе. Через три дня по приказу Синедриона меня побили до смерти камнями. И снова я не умер. Я очнулся в другом месте, в Коринфе. Здесь я тоже проповедовал христианство и опять принял мученичество, хотя на сей раз прошло несколько лет.
Примерно в те годы, когда вспыхнуло последнее большое восстание иудеев против Рима, которое, как вам известно, закончилось разрушением Храма и разорением Иерусалима, я стал
В течение почти трех столетий после казни Иешуа огромное число Его последователей приняло мученическую смерть. Идею мученичества мы одолжили у иудеев и превратили в высокое искусство, друзья мои. Мученичество, говорили мы себе, — это второе крещение и прямая дорога на небеса. Так оно и было — для всех, кроме меня. Каждый раз, когда меня линчевала толпа либо магистрат приказывал сжечь меня, обезглавить или скормить диким зверям, я возвращался к жизни в новом месте. Отыскав христианскую общину, я вступал в нее или просто проповедовал Евангелие на ближайшей городской площади.
Нас преследовали то с большей, то с меньшей яростью, и на то имелся ряд причин.
Например, в первые годы мы всегда проводили свои встречи до рассвета. Это шло вразрез с «Двенадцатью таблицами», которые лежали в основе римского законодательства и запрещали ночные собрания. Так что римляне немедленно заподозрили нас в том, что мы плетем заговоры или занимаемся чем-то непристойным. Мы пели или произносили молитвы, обменивались клятвами непротивления злу насилием и вкушали совместную трапезу. За это нас заподозрили в магии.
А еще они презирали нас за простоту нашей веры. Утонченные патриции смотрели на нас свысока потому, что мы избегали публичных дискуссий и предпочитали говорить о совершенных Иешуа чудесах или пересказывать притчи, которые они считали подходящими разве что для детей. Они называли нас «галилеянами» и насмехались над нашей «религией для рабов».
Не много прошло времени, прежде чем они начали презирать нас за стремление к мученичеству Император Марк Аврелий, чванливый старый пустобрех, воображавший себя философом, заявил, что испытывает отвращение при мысли о том, как пошло и недостойно мы ведем себя в смертный час. Скажите, что нам оставалось? Если бы дикие псы отгрызли его яйца на цирковой арене, полагаю, он выглядел бы куда достойнее.
Но, думаю, больше всего этих образованных язычников раздражала наша уверенность, что есть лишь один истинный Бог. Римляне относились терпимо к любым религиям, даже иудаизму, исходя из принципа, что каждый человек может поклоняться кому и чему пожелает. И вот явились мы и начали проповедовать свое учение прямо у храмов, посвященных их древним богам — тем самым богам, не будем забывать, что привели Рим к славе и процветанию. Мы, выскочки из рабов, утверждали, что все остальные не правы и лишь у нас есть монополия на истину.
Нас окружали сотни нелепых слухов. Говорили, что мы поклоняемся голове осла. Говорили, что на своих еженедельных собраниях мы приносим в жертву младенцев и пожираем их тела. Представьте, что я ощутил, когда впервые услышал эту затасканную
Римляне также обвиняли нас в кровосмешении, вероятно из-за нашего обычая обращаться друг к другу «брат» и «сестра». Они говорили, что мы поклоняемся срамным местам наших священников. Хуже были истории о сексуальной распущенности, поскольку, к моему огорчению, часть из них имела под собой основания.
Мы рассеялись по всей империи. Общины возникали почти без всякой связи друг с другом, и не существовало единого авторитета, который мог бы урегулировать наши ритуалы и религиозные догматы. В основном это нам не мешало, и большинство христиан жило — или пыталось жить — честной и набожной жизнью. Но тут и там возникали ереси. Некоторые обсуждали, был Христос Богом или человеком — а Он был, несомненно, и тем и другим, — и оспаривали еще кое-какие пункты учения. Худшую ересь, что мне довелось наблюдать, исповедовали фибиониты.
Они жили в Александрии, и я очутился среди них в тот день, когда мне отрубили голову в Филадельфии. Эту секту основал человек по имени Николай Антиохийский, и они довели идею небесной любви до абсурда. У фибионитов были общие жены, и, в жестокой пародии на нашу церемонию причастия, они размазывали по ладоням сперму и менструальную кровь и называли это «кровью и плотью» нашего Искупителя. Если какая-либо из женщин беременела в результате их диких оргий, они вырывали плод из материнского чрева и пожирали, смешав с медом и перцем.
Мне стало ясно, что люди эти по природе не злы и не испорчены. Сатана ввел их в заблуждение, и они искренне полагали, что, принося в жертву «сущность человеческую», прославляют Господа.
Я отравил их всех и молился за спасение их душ. И моей души.
Что мне оставалось делать? Если бы я донес на них властям, римляне получили бы прекрасный материал для пропаганды. Они сказали бы: «Поглядите, что вытворяют христиане».
Я старался во всем следовать примеру Иешуа, основываясь на том, что слышал от знавших Его людей, и на том, что прочел в наших священных книгах, Евангелиях. Хоть мы и нуждались в лидерах и у нас имелись старшины, священники и епископы, я никогда не добивался высокого положения в Церкви. Разве я, ударивший Спасителя, был достоин этого? В каждой общине, в которую я вступал, я старался быть скромнейшим из членов. В другое время я нищенствовал, странствуя по дорогам и проповедуя во всех городах, куда заходил.
Иногда миновали годы, прежде чем я удостаивался мученического венца, несмотря на все свои усилия. Иногда меня казнили по десять раз за месяц. Если вы хотите сказать, что смерть не была для меня искуплением, потому что я все равно каждый раз воскресал, вы крупно ошибаетесь. Почти всегда, когда нас с братьями арестовывали, мы подвергались пытке и унижению. Смерть зачастую была мучительна. Хотя я все еще недостоин Божьего прощения за побои, что нанес Его единственному Сыну, я перенес немало боли.