Аляска, сэр!

Шестера Юрий Федорович

Выдернув на всякий случай из ножен охотничий нож, он осторожно приблизился к лежавшему ничком медведю. Тот дергался в предсмертных конвульсиях, хрипя и загребая снег передними лапами, но вскоре дернулся в последний раз и затих. Убедившись, что уши медведя уже не прижаты к голове, граф облегченно вздохнул: «Издох…»

Спустя несколько минут на поляну выскочил Кучум, и собаки радостно завиляли хвостами, мигом позабыв обо всех былых страхах. Вожак, увидав поверженного барибала, зарычал было, но затем молча, принюхиваясь, обошел тушу медведя по кругу и посмотрел на Алексея Михайловича умными глазами так, будто хотел поздравить с удачным выстрелом.

И тут же, насторожив уши, вновь метнулся в заросли ельника.

Чуть позже на ту же поляну, раздвинув локтями колючие ветви, вышел и сам Чучанга. Собаки, чутко сторожившие тушу медведя, поприветствовали хозяина гордым заливистым лаем, и тот, сдвинув на затылок опустившуюся на глаза шапку и отерев пот с лица, с видимым облегчением произнес:

– Я уже по лаю собак, донесшемуся до меня издалека, понял, что они наткнулись на какого-то крупного зверя. Вот сразу и поспешил на звук, пустив вперед Кучума. Когда же услышал твой знаменитый свист, Алеша, и последовавший за ним выстрел, окончательно убедился, что ты встретил медведя-шатуна. В общем, Алеша, поздравляю тебя с еще одной заслуженной победой! Похоже, ты и впрямь решил заработать репутацию грозы медведей!

– Спасибо, Чучанга! Но с твоими собаками мне убить медведя оказалось намного проще, чем один на один.

Индеец усмехнулся.

– Я, Алеша, охотник хотя и молодой еще, но хорошо знаю, сколь непросто завалить медведя одним выстрелом, когда он, будучи со всех сторон обложен собаками, вертится, точно ужаленный сотнями пчел. Насколько я понял, ты заставил барибала подняться на задние лапы тем же свистом, что и в случае с Умангой?

– Угадал, Чучанга, – подтвердил Воронцов. – Но я, признаться, был не на шутку поражен послушанием твоих собак, оставшихся к тому же без вожака, когда приказал им, возбужденным охотничьим азартом, не трогать поверженного медведя, на которого они поначалу было набросились.

– Здесь как раз удивляться нечему, Алеша, – скромно повел плечом Чучанга, явно польщенный похвалой белого воина. – Ведь послушание – одно из основных качеств, которое мы воспитываем как у ездовых, так и у охотничьих собак. Если же взять в упряжку собаку, не способную беспрекословно выполнять приказы хозяина, можно вообще без упряжки остаться. Так что непослушную собаку лучше сразу пристрелить, чем возиться с ней. Это негласный закон всех охотников-индейцев, Алеша.

– Спасибо за науку, Чучанга, – улыбнулся граф. – Но сможем ли мы с тобой вдвоем снять шкуру с барибала? Раз уж со шкурой гризли мне не повезло, так хотя бы эту домой привезти…

– Сможем, Алеша, не сомневайся! – расплылся в широкой улыбке «адъютант». – Давай-ка прямо сейчас и приступим к делу, чтобы туша барибала не успела примерзнуть к земле…

Далее Воронцову оставалось только удивляться ловкости, с которой Чучанга снимал медвежью шкуру. Сам-то он, прилагая определенные усилия, лишь оттягивал ее, а тот острым ножом отделял шкуру от туши, практически не оставляя на ней ни мяса, ни жира. Когда дело было сделано, Чучанга, удовлетворенно кивнув, сказал:

– Теперь отдадим эту шкуру женщинам, чтобы они довели ее до ума. Сравниться с ними в мастерстве выделки звериных шкур просто невозможно, поверь мне на слово, Алеша. – Затем он принялся вырезать из туши медведя лучшие куски мяса, уверенно орудуя ножом и беззлобно ворча: – Отощал, однако, наш шатун в зимнем лесу… Оно и понятно: это, чай, не осень, когда только ленивый не найдет себе пропитания…

– Не забудь про печенку, Чучанга, – напомнил Алексей Михайлович. – Помнишь, как радовался ей Белый Орел, когда ты подстрелил лося?

– Не забуду, Алеша, не забуду. У меня тоже, как ты говоришь, губа не дура…

Когда Чучанга закончил работу, они вдвоем перенесли мясо подальше от существенно «похудевшей» туши медведя. Все это время собаки, беспрестанно облизываясь, терпеливо сидели в сторонке, не сводя с лакомства вожделенных взглядов, но при этом не предпринимали ни малейшей попытки к нему приблизиться. Когда же охотники присели неподалеку на ствол упавшего дерева, предварительно стряхнув с него снег рукавицами, Чучанга подал знак внимательно наблюдавшему за ним Кучуму, и тот неторопливо, с солидным достоинством прошествовал к остаткам медвежьей туши. Тщательно обнюхав их, принялся наконец отгрызать от костей ошметки мяса и жевать их с полуприкрытыми от блаженства глазами. При этом все другие собаки даже не сдвинулись с места.

– Ну и выдержка, – подивился Алексей Михайлович, набивая табаком трубку.

– А как же! Каждая собака должна знать в стае свое место, – изрек Чучанга тоном, не терпящим возражений, и тоже достал из кармана трубку.

И действительно: остальные собаки упряжки накинулись на остатки медвежьей туши лишь после того, как вожак насытился и отошел в сторону.

– Пусть наедятся до отвала, – сказал Чучанга, посасывая трубку. – Юкола, конечно, тоже вкусна, но если ею изо дня в день питаться, быстро надоесть может. – И поднялся с бревна: – Давай-ка, Алеша, погрузим на нарту шкуру барибала и его мясо да и двинемся в обратный путь. Боюсь только, что места на нарте мне не хватит и придется топать вслед за нею пешком вплоть до самого селения…

– А почему только тебе, Чучанга? – возмутился Алексей Михайлович. – Давай уж вместе топать!

Индеец посмотрел на него с укоризной.

– Тебе нельзя, Алеша. Потому что ты – великий белый воин, Повелитель Духов! И никакой воин-индеец, пусть даже с орлиными перьями на голове, тебе не ровня.

Воронцова несколько удивили слова помощника. Ведь он хорошо помнил историю с разными порциями «воды белых» во время ночевки у перевала, которая навела его на мысль о стремлении индейцев к равенству…

* * *

Солнце делало свое дело. Все выше и выше поднимаясь по небосводу, оно вначале усеяло снег многочисленными проталинами, а затем освободило от снежного покрова и всю степь. Один только лес все еще не сдавался, хотя и в нем снег стал рыхлым, и собаки тянули теперь по нему нарту уже с надрывом, хрипя от натуги.

– Все, Алеша, отохотились, – с сожалением произнес Чучанга, когда они с графом вернулись в селение после очередной охотничьей вылазки. – Вон, даже у Кучума язык стал вдвое длиннее, – сокрушенно покачал он головой, – а ведь выносливее собаки я в жизни не встречал…

* * *

– Скоро, Алеша, вернутся гонцы, которых я послал к Минненоте с твоей просьбой, – оповестил Воронцова в один из дней вождь. – Думаю, с ними он и передаст свое решение.

– Спасибо за заботу, Яндога. Буду надеяться, что мне все-таки удастся обзавестись мустангом. А может, и Чучанге тоже…

От одной только мысли о владении мустангом, на котором можно будет скакать на зависть соплеменникам, на бронзовом лице Чучанги проступило подобие румянца.

Между тем вождь, задумчиво глядя куда-то вдаль, продолжил: