Алые губки – мягкий дурман
Шрифт:
— Можно мне сесть? — спросила я, показывая глазами на кухонный табурет.
Дядя Лева сделал шаг в сторону, и я на свинцовых ногах прошла в кухню и плюхнулась на крайнюю табуретку. Я вспомнила, как собиралась на встречу с Витькой. Горькая улыбка застыла на моем лице. Цвет теней казался такой мелочью, ничтожной малостью по сравнению со смыслом человеческой жизни. В мою голову снова вернулся вопрос, связан ли Буренков с делом Вахрушева? Желание узнать это было так велико, что я решила все же проникнуть в соседнюю квартиру.
— Скажите, а у вас есть ключи? — спросила я у дяди Левы.
— Я боялся этого
Я в знак согласия кивнула головой.
— Танечка, может быть, мы забудем об этих ключах до приезда милиционеров? — спросил нерешительно дядя Лева, а потом он поднял глаза к потолку с разводами от неоднократно протекавшей крыши и патетически произнес: — Зачем я взял у Витеньки эти ключи? Как я не хотел брать на себя такую ответственность! Танечка, вы должны придумать что-нибудь, не очень опасное для нас с вами… чтобы нас не заподозрили в преступлении.
— Самое безопасное — забыть о вашем подозрении. И если, не дай бог, Буренкова… — я не могла выговорить слово «убили», — если ваши подозрения окажутся верными, то дня через два, а в такую жару, может быть, и раньше, все станет очевидным…
Дядя Лева посмотрел на меня с испугом, вероятно представив, как тошнотворный запах заполнит атмосферу не только лестничной клетки, но и его собственной квартиры. Мне было неприятно говорить об этом, но иных средств повлиять на решение старого еврея я не находила.
— Хорошо, — наконец согласился он. — Вот ключи от Витенькиной квартиры. Но я не уверен, что смогу открыть дверь… Руки дрожат…
Руки у дяди Левы действительно дрожали. Лоб и лысина его снова покрылись испариной, а в глазах застыл страх. Я поняла, что старик боялся всего: и увидеть своего молодого соседа мертвым, и подставить себя под удар милицейских подозрений, а возможно, и под удар мести тех двоих, которых он видел вчера в «глазок» своей двери. Лично меня последние два обстоятельства совершенно не пугали. Что касается первого, то мне очень не хотелось, чтобы Витька Буренков, даже если он по каким-либо обстоятельствам стал моим противником, был убит.
Я взяла ключи и решительно направилась к входной двери. Я обратила внимание на то, что при всей запущенности этой квартиры сферический «глазок» был вставлен в дверь недавно. Я знала, что такие появились на нашем рынке только в последние десять лет, а сама дверь была раза в три старше. Я не удержалась от соблазна посмотреть в «глазок». Обзор был великолепным. Отсюда можно было увидеть не только всю лестничную площадку, но и оба лестничных пролета, нижний и верхний, а также чердачный люк.
— Круто, — восхитилась я.
— Двести сорок градусов, — похвалился дядя Лева. — Я купил его за очень большие деньги. Что поделаешь, люди не жалеют средств на свои вредные привычки!
Я видела, что дядя Лева тянул время, но до конца не понимала, зачем же он, собственно, пригласил меня и рассказал о своих подозрениях.
— Пойдемте, — сказала я и слегка подтолкнула старика рукой.
— Я одет уж как-то по-домашнему, — виновато оправдывал свою нерешительность дядя Лева. — Может, накинуть на майку рубашку?
— Не стоит, — запротестовала я. — Пойдемте!
Дядя Лева тяжело вздохнул, подтянул домашние трико с обвислыми коленками и поочередно открыл два замка своей квартиры.
Глава 6
Наконец я переступила порог хорошо знакомой мне холостяцкой квартиры Витьки Буренкова. Дядя Лева нерешительно последовал за мной. Интерьер прихожей мало изменился с тех пор, как я была здесь в последний раз чуть больше года назад. На оленьих рогах, служивших хозяину вешалкой для головных уборов, висели две бейсболки — кожаная и джинсовая. На пыльной полочке у зеркала лежала распечатанная пачка сигарет «Парламент» и зажигалка «Зипо». Витька всегда курил дорогие сигареты и с пренебрежением относился к дешевым одноразовым зажигалкам. А меня последние, напротив, устраивали. «Потеряешь — не жалко», — говорила я ему когда-то.
Мы переглянулись с дядей Левой, и я, осторожно ступая по паркету, вошла в зал. Легкий беспорядок явно не свидетельствовал ни о каком совершенном преступлении. На диване валялись газеты и журналы, около стола на полу стояла бутылка из-под водки. Вчера вечером Буренков был изрядно пьян — его третье сообщение на моем автоответчике было сделано совершенно пьяным голосом. Он говорил, что я буду о чем-то жалеть. Теперь мне особенно захотелось узнать, что он имел в виду.
Убедившись, что я не обнаружила в комнате ничего сногсшибательного, дядя Лева тоже решился зайти туда. Мы только обменивались взглядами, но ничего не произносили вслух. Разыскивая покойника, мы подсознательно боялись нарушить тишину. Витька Буренков был нам обоим дорог, и мы предпочитали обмануться в своих трагических предположениях.
Я показала глазами на дверь в спальню. Это означало, что я намерена войти туда. Дядя Лева дал мне знак, что последует за мной, но чуть позже. Дверь, оклеенная пленкой с рисунком под дерево, была плотно затворена. Я с усилием толкнула ее ногой. Перед моими глазами сразу оказалась широкая кровать, на которой лежал он. Я тихонько вскрикнула, хотя нечто подобное и ожидала увидеть.
— Нет, нет! — испуганно произнес дядя Лева и, еще ничего не видя, попятился назад.
— Успокойтесь, — сдержанно сказала я. — Он, кажется, жив. И даже ждет нас.
— Что, что это значит? — ничего не понимая, спросил дядя Лева и мелкими шажками стал приближаться ко мне.
Витька Буренков лежал на кровати лицом вниз со связанными руками и ногами, более того — он был привязан и к самой кровати. Но он был все-таки жив, потому что шевелился, а услышав знакомые голоса, попытался замычать.
— Витенька! — только и произнес старый еврей и бросился к нему.
Мы принялись освобождать пленника. Правда, дядя Лева своими неумелыми действиями здорово мешал мне развязывать Буренкова. А когда он отлепил скотч от Витенькиного рта, то работать стало просто невыносимо. Почти сутки вынужденного молчания Буренков решил компенсировать непрерывной болтовней. Он благодарил нас за свое освобождение и давал бесценные советы по развязыванию морских узлов. В конце концов мне пришлось перерезать шпагат, которым были зафиксированы ноги пленника, но бренное тело Буренкова настолько отекло, что он не мог сразу встать.